Часть 2.

В баре они пили пиво и разговаривали, но тут Америка опять присмотрелся. Из дневника: «Когда пиво заканчивалась, он брал бутылку и... ставил ее под стол! А-а! Что за чертовщина? Зачем он это делает? Если ложку в чае можно объяснить, то тут уже нечто другое...

— Почему ты ставишь бутылку под стол? — хоть это и невежливо, но мне надоело ломать свою психику.

— А-а, это! — рассмеялся он. — Не обращай внимания, это примета такая.

— Примета? — тут до меня начинают доходить мотивы его странного поведения.

— Да, пустая бутылка — это к пустому столу, голоду, несчастью.

Мне вдруг стало весело. Теперь понятно, почему на общую нищету, у Брагинского стол все равно завален едой. Вся страна тратит деньги и ресурсы на топливо, чтобы согреть свои дома в Сибири. Они не жалеют денег на еду, чтобы не замерзнуть телом. Брагинский выживает, как может, поэтому материальные блага уходят на второй план. Мне стало немного стыдно за то, что я обвинял его в нерациональном использовании своих средств. Если он урежет средства на энергию, то он замерзнет в собственном доме.

Хотя, может это мой бред? Но тогда ясно, почему для него так важны эти приметы.

Суеверный — это качество того человека, которой пытается привлечь удачу, избежать несчастий, надеется на лучшее. Может мне не так много лет, как ему, но думаю, что на его долю выпало немало страданий. Тут поневоле станешь суеверным. Старик Англия тоже суеверный до жути, но не признается в этом. Это так забавно!»

На следующий день, Россия оставил своего гостя, сославшись на важные дела, поэтому Америка гулял в одиночестве и наблюдал за людьми на улице.

Из дневника: «Я уже отошел от вчерашних впечатлений и мирно сидел на лавочке, несмотря на мороз. Рядом присел незнакомец и чем-то упорно хрустел. Присмотревшись, заметил, что в газетном пакете находились семечки. Я не раз их видел у Брагинского, ведь у меня, их продают только в зоомагазинах, как еду для животных. Я молча слушал, как он их щелкает, а шелуху сплевывает под ноги. О, как это дико! Германия уже давно бы заработал сердечный приступ.

Взглядом провожал ребенка, который спешил в школу, а за спиной у него находился огромный ранец, весом, наверное, в 50% от самого школьника. Неужели они каждый день носят с собой все вещи? А как же личные шкафчики, где можно оставить лишние учебники или таковых не существует? Этот ребенок больше походил на пехотинца во время очередной тренировки, такой серьезный и уверенный взгляд.

С крыши здания отваливается огромная сосулька и разбивается позади малыша. Он оборачивается, недоуменно смотрит на минувшую опасность и, как ни в чем не бывало, продолжает свой путь. У меня же сердце екнуло от ужаса.

— Эй, хочешь? — довольно грубо ко мне обратились.

Это был сосед по лавке, он протягивал мне пакет с семечками. По взгляду я понял, что он не предлагал, а настаивал. Я принял угощение, а он встал и молча ушел. Из наших уст не прозвучало ни спасибо, ни до свиданья.

Тут я подумал, что в этой стране теперь нет определенного обращения к незнакомцам. Сэр, мадам, сеньор — никогда не существовали. Но если я вспомню старого Россию, то он как-то говорил, сударь, сударыня. Когда его поглотила коммунистическая тьма, то он почему-то отказался от этого прекрасного обращения, сменив его на мерзкое режущее слух «товарищ». Теперь, когда он снова переродился, товарищ уже не говорят. Теперь он обращается, как ему вздумается: «Эй!», «Молодой человек!», «Извините!» Но то, что его отличало от других стран, уже безвозвратно потеряно. Хоть, сударь и звучит старомодно, но мне нравилось то, как он это произносил...

Я смотрю на семечки, пробую раскусить, они приятно соленые и жаренные. Пробую вторую, третью, четвертую... Словно наркотик какой-то, я не могу оторваться! Хоть мне было неудобно скидывать шелуху на снег, но постепенно чувство дискомфорта прошло. Несмотря на холод, пакет сохранял тепло, а аромат был таким, с чем я больше ничего не мог сравнить: сухой запах семечек и газеты. Я готов вечность сидеть здесь, есть семечки, и наблюдать за зимним городом. А снег хрустит под ногами...

Я знал, что Брагинский еще не вернулся даже не заходя домой. В этой стране имеются ничем не примечательные, но очень эффективные шпионы. Это — старушки на лавочках!

— Здравствуй, внучек! — поздоровалась одна из шпионок, когда я собирался пойти домой.

— Здравствуйте, — мимолетно поздоровался, намереваясь уже забыть, что видел ее.

— Ивана-то еще нет дома, — вдруг произносит она.

— Хм... — я, конечно, мог посидеть в пустой квартире, но все же я надеялся на то, что Россия был на месте. Но меня поразило то, что незнакомый человек знает больше меня!

— Когда вы стали жить вместе, Брагинский словно засиял, — радовалась старушка.

«Она следит за нами? Она умеет читать мысли?» — испугался я.

— Он всегда делает вид, что все хорошо, чтобы людей не расстраивать, даже если совсем худо, — продолжала она, не обращая внимания на мое смущение.

— Ладно, пожалуй, я еще погуляю, — решился я.

— Будешь ждать его? Думаю, что он будет рад этому, — продолжала она.

Она говорила-говорила и еще раз говорила, казалось, что она в курсе всех дворовых новостей. Я еле унес ноги. Когда я уже забылся и расслабился, то заметил, что на меня пристально смотрит старушка с другой лавочки. Она следит за мной! Иногда эти шпионы собирались в группы и обменивались информацией.

— Если будешь здесь долго сидеть, то простудишься, — прозвучал голос Брагинского.

Это было так неожиданно, что я вздрогнул, рассыпав немного семечек на снег.

— Как ты меня нашел? — удивился я.

— Мне подсказали, — загадочно улыбнулся он, покосившись на пожилых женщин.

«Я был прав! Теперь понятно, почему у них такая маленькая пенсия. Это все прикрытие! Все пенсионеры — хорошо обученная система разведки. Но меня им не обмануть!» — размышлял я, но Россия вдруг обнял меня со спины.

— Прости, тебе, наверное, было скучно, — извинился он. — Ты не замерз?

— Мне холодно, но мне не скучно, — я снова посмотрел на снежный город. — Здесь немного грустно, но спокойно, начинаю задумываться о том, о чем даже не приходило в голову.

— На скамейках зимой сидят лишь старушки и гопота, а также поэты и влюбленные, — рассмеялся он, заставляя меня краснеть.

— Так я поэт или влюбленный?

— Нет, гопник, — пошутил он, указывая на семечки.

— Между прочим, мне понравилось! — обиделся я, продолжая хрустеть своим угощением.

— Да я не против, — он усаживается рядом и обнимает одной рукой.

«За нами наблюдают же!» — я боялся неприличных слухов.

Я уже не чувствовал рук и ног, но внутри горел огонь. Если я вдруг засну, то даже не почувствую смерти. Почему я вдруг подумал о печальном? Не знаю, но я уже давно полюбил белые снежинки с неба и этого непокорного противника. Я просто не представляю себе жизни, если бы круглый год существовало только лето, и не было бы такого необычного соперника, как Россия. Его губы коснулись моих губ, но лишь на мгновение, но этого было достаточно, чтобы я вдруг согрелся. Снова эта неожиданная инициатива с его стороны...

— Пойдем домой, — он стащил меня со скамьи.

Далее мы как всегда поругались из-за политики. Его раздражало то, что я материально поддерживаю другие партии в его стране. Естественно я это делаю, чтобы Брагинский не укреплялся, хочу, чтобы постоянные перестройки ослабляли его.

— Чтобы ты не делал, у тебя не получится, — фыркнул он. — Потому что если я скажу «Путин», народ будет голосовать за него, если скажу «Медведев», значит, Медведев.

— Вот поэтому у тебя и нет демократии, как таковой! — срываюсь я. — Чтобы ты не делал — у тебя монархия и своеволие!

— Тебе завидно? — смеется он.

— Дурак! Так не должно быть!

— Не лезь в мою внутреннюю политику, — снова вижу этот яростный взгляд, полный угрозы.

— Узурпатор! Я не боюсь тебя! — я показал ему язык. — Я не сдамся!

— Хорошо, можешь тратить свои деньги и силы, но мой народ послушен, терпелив и верен мне, — усмехнулся он и дьявольский блеск снова показался в его глазах. — Хочешь анекдот про меня и моих людей?

Я кивнул, а он закурил и, глядя на меня, продолжил:

— Однажды я решил уничтожить свой народ. Тогда я срезал им зарплату — но они молчат. Лишил их жилья — но они по-прежнему молчат. Тут у меня лопнуло терпение и я говорю: «Завтра всех и каждого буду вешать. Всем явиться на площадь в восемь утра. Вопросы есть?» На что россияне отвечают: «Хорошо, а веревки самим приносить, или выдавать будете?»

Брагинский замолчал, ожидая моей реакции, но я же пребывал в очередном культурном шоке.

— Это не анекдот, а печальная история, — после паузы ответил, не зная, что и думать.

У Ивана странное и циничное чувство юмора! Временами он добрее Папы Римского, но тут же оборачивается в чудовище, почему? Какой он на самом деле? Мы молча сидели на кухне и щелкали семечки, я уже устал, но не мог остановиться, он, видимо, тоже. Мы даже улыбнулись друг другу и ели их на перегонки. Затем Россия достал бутылку водки, поставил на стол и посмотрел на меня, словно ждал согласия. Оказаться в этой стране и не выпить водки — все равно, что приехать в Германию и не отведать пива.

Я утвердительно кивнул. Кроме того, завтра уже домой еду.

— Думаю, что немного не навредит... — решил я.

Но через некоторое время, мы снова гуляли на улице.

— Эх, мороз, мороз, не морозь меня! — больше не на песню, а на заклинание похоже, но мне действительно не было холодно. Мы смеялись и веселились, Россия кидался снежками и фотографировал меня, я же вел видео- и фотосъемку еще с первых дней пребывания. Только на монтаж Японии не дам, а то получится, как моя ведьма из Блэр. Брагинский скатился с ледяной горки, стоя на ногах, и мне тоже захотелось так круто выглядеть.

— Смотри! Смотри! Я тоже так могу!

Но алкоголь тут же подкосил мои ноги и я весь путь проехал на животе, доехав до ног Ивана. Он смеется и резко поднимает меня, придерживая за руки.

— Давай ты будешь держаться за меня, — предложил он и снова затащил меня на горку.

Я рад его прикосновениям и не хочу, чтобы он отпускал меня. Может, я сейчас и пьян, а очки потерял где-то в сугробе, но мое сердце переполнено приятным волнением. Экстрим возбуждает меня, как и прикосновения России. Мы отталкиваемся и стремительно катимся по ледяной поверхности, но у самого ее подножия снег заставляет нас споткнуться. Я прижимаюсь к Брагинскому, и вместе падаем в сугроб. Он смеется, лежа на спине, а я же не хочу разжимать объятий, желание одолевает меня. Снова эта дикая страсть, как когда-то давно. Я знаю, что он не оттолкнет меня, поэтому жадно впиваюсь в его губы. Он удивляется, но тут же отвечает на поцелуй. Я откинул все свои предрассудки и осторожность, желая сейчас быть с ним, заполучить его тело, по возможности и душу, но это будет очень трудоемкий процесс. О, боже! Как я хотел ощутить вкус его губ! Словно то мгновение было лишь волшебным сном. Мои ноги обхватывают его бедра, а руки утопают в его необычайно светлых волосах. Я настойчив! Не отпущу... Затем немного растягиваю его шарф, чтобы обнажить его шею и целовать чувствительную кожу. Это безумие, но теперь никому не позволю претендовать на него. Отныне Брагинский только мой и еще раз мой! Только я имею право его уничтожить, больше никто. «Мой личный монстрик, — улыбаюсь я. — Тем более им можно пугать остальные страны, что я собственно и делаю на пару с Англией».

Он слегка отстраняет меня и терпеливо смотрит в глаза.

— Пошли домой, мы привлекаем внимание, — вдруг покраснел он.

— Мама! Мама! Там дяденьки лежат! — раздался детский голосок.

— Они пьяные, — покраснела молодая женщина и удалилась с ребенком с места происшествия, укоризненно глядя на подозрительную парочку.

Мне стало стыдно, но одновременно и весело, а Россия неторопливо вылез из-под меня.

Меня пробило на ха-ха, а уже в квартире случайно разбил горшок с цветком, стоящий в холле. Россия терпит. Затем я захотел туалет, но так как слив у него не в виде кнопки, а доисторический рычаг, при сильном подъеме которого что-то ломалось, и вода постоянно водопадом стекала в унитаз. Россия снова терпит. Извинившись, я собирался позвонить в службу ремонта, но Иван отобрал телефон, сказав, что сантехники не придут, а если и появятся, то такую мелочь чинить не будут. Далее я с удивлением наблюдал, как Брагинский сам открыл бочок унитаза, покрутив чего-то там, починил. Неужели все русские умеют чинить унитаз?! Это так дико и не цивилизованно.

— А еще я умею менять трубы и клеить обои, — усмехается он.

— О, боже мой! Тебе еще учиться и учиться у Запада! Так не должно быть, — возмущаюсь я.

— Спасибо, но мне нравится все делать самому, — смеется он. — По крайней мере, когда сломается машина, я могу ее починить сам, а не куковать на морозе в поисках помощи и ближайшей станции техобслуживания. Раньше мы так и танки чинили, а если не хватает деталей, существуют подручные средства и можно ехать дальше.

— Э-э? — это так странно, но если каждый солдат будет еще и механиком, то возрастет шанс в победе. Нужно взять на заметку...

Пока я царапал ручкой в блокноте, вернее, пытался что-то написать понятное, так как все буквы и строчки расплывались, Россия протянул ко мне руки и прикоснулся к лицу. Подобная нежность была неожиданной, но очень захватывающей. Поймал его взгляд, хотя, это он ждал, когда я посмотрю ему в глаза. Спокойный, терпеливый, можно сказать пронзительно-ледяной взгляд, даже кровь в жилах стынет, но в тоже время вижу маниакальную страсть. Цепенею перед ним, даже забыл, что держал блокнот и ручку, вспомнил, когда те ударились об пол. Брагинский прижимает меня к стене, а я не хочу сопротивляться, мне нравится ощущать его всем телом. Поцелуй осторожный, но настойчивый, словно движения дикой кошки перед прыжком. Малейшее ответное действие и теперь нет дороги назад. Он не отпустит меня сейчас, даже если передумаю. Свяжет по рукам, по ногам и изнасилует. Я сам виноват, первый его раздразнил, но мне нравится его настойчивость. Иногда я жду-жду его внимания, прикосновения, но он еще больше отдаляется, а когда пытаюсь наладить контакт, Брагинский лишь хитро улыбается и исчезает. Мне всегда казалось, что это я дразню его, но нет, это он дразнил меня своим игнорированием все это время. Он старше меня, поэтому всегда ждал первых шагов с его стороны, мне так хотелось, по крайней мере! Не хотел казаться навязчивым озабоченным мальцом, но когда я давал ему шанс обнять или поцеловать меня, он уходил. Я жутко злился, мне казалось, что гоняюсь за призраком.

Бывали такие критические моменты, когда я желал ощутить его ладонь на себе. Заседая в ООН рядом с ним, я думал, что вот-вот он коснется моей руки. Я так хотел этого! Я даже специально разваливался, чтобы занять много места за столом, но этот дикий стран отодвигался и делал вид, что ничего не происходит. Я так бесился! Я, конечно, мог сам коснуться его руки, но хотелось, чтобы он сам это сделал. Знаю, что если поцелую его — он ответит тем же, если я захочу чего-то большего, то он не откажется. Но он никогда не подходил ко мне сам до тех пор, пока мы не стали жить вместе! Сегодня мое терпение лопнуло, и взял инициативу на себя, это второй раз, когда я прошу у него об этом. Сейчас он держит меня в своих руках, но только после моей команды: «Я не против!»

Надеюсь, что наступит тот момент, когда он ворвется ко мне домой как вор, но поступит как сексуальный маньяк. И не смейтесь! Но все-таки были моменты, когда он меня обнимал за плечи, и я думал, что мое сердце разорвется от подобной, можно сказать небывалой близости. Какой я дурак! Как я раньше не замечал, что он только дразнил меня! Моя гордыня не позволяла мне идти первым, а он хохотал и издевался. Если бы я сейчас не отказался от своей гордости, то он бы дразнил меня еще несколько сот лет. Вот садист...

Зато теперь, когда его губы касаются моей шеи и плеча — это подобно ожогам. Россия раздевает меня, целует, гладит, прижимает. После редких объятий и прикосновений все это кажется стремительной передозировкой. А может, он специально добивался такого эффекта? Вспомнил нашу первую ночь, когда я потерялся, гуляя по ледяной тундре. О-о, как это было давно...

Контроль над телом теряю, ноги подкашиваются, пытаюсь схватиться за Брагинского, но пальцы ослабли и дрожат, словно меня отравили. Россия укладывает меня на пол, не спеша, раздевает. Его горячий язык словно расплавляет кожу на груди и животе, спускаясь все ниже. Мои штаны спущены и я полностью в его власти, мой член напряженно стоит, и чувствительной головкой ощущаю дыхание любовника. Я понял, что он хочет сделать и сейчас весь в нетерпении от предвкушения. Кончиком языка обжигает уздечку головки, щекотно и восхитительно. Затем его язык продвигается к единственному отверстию на члене и словно пытается проникнуть в него, слизывая сочащиеся соки. Я укусил указательный палец, чтобы не выстрелить семенем в этот момент, ведь все только начинается. Я увидел, как мучитель усмехнулся, ему нравилась так пытать меня. О, боже! Если после всего этого мы снова продолжим игру «кто первый проявит инициативу», и вдруг он вздумает, есть передо мной эскимо — это будет верх садизма! Брагинский касается мягкими губами моего члена, дразнит меня, а так хочется ворваться в его горячий рот, двигаться в нем. Ах! Мое лицо горит от смущения, а стоны не поддаются контролю. Это круче, чем НЛО в небе! Еще немного подразнив языком, мой орган отвердел и только тогда Россия погрузил его в рот. Даже мурашки пробежали по коже от удовольствия, тогда я приподнялся, упираясь одной рукой в пол. Другой рукой коснулся его невероятно мягких волос, да, как давно я не погружал пальцы в этот шелк. Я замечал, что когда его волосы намокают, немного завиваются, а сейчас они намагнитились под моими пальцами, это так забавно. Мои бедра сами двигаются, проталкивая член в его горячий рот. Когда вспоминаю Ивана в окружении волков, становится немного страшно. Сейчас я очень уязвим. Удовольствие и чувство опасности еще больше распаляют меня, теперь я на грани.

Россия вовремя останавливается и целует мой живот, грудь, шею. Я нетерпеливо стягиваю с него одежду, хочу ощутить его кожу своим телом. У него имеются боевые шрамы, может это одна из причин, почему он носит все закрытое. Но мне кажется, что они украшают его. Я вижу шрамы в тех местах, где рана должна быть смертельной, но Брагинский невероятно вынослив. Хотя его прыжок без парашюта был феерической глупостью!

Он подхватывает меня на руки и разворачивает к себе спиной. Мои ноги разведены, а Ивану хватает сил, чтобы удерживать меня руками под коленями и насаживать на себя. Я почувствовал себя легким перышком, когда моим телом управляли с такой легкостью. Россия ласкает мою шею и плечи, проникновение в меня медленное и осторожное. Здесь я полностью доверился ему. Тут я замечаю перед собой зеркало. Я с разведенными ногами в руках любимого врага кажусь таким хрупким. Наблюдая за тем, как член входит в меня, я возбуждаюсь еще больше. Брагинский тоже замечает наше отражение, подмигивает мне и смущенно улыбается, я тоже улыбаюсь, но только по-своему, по-американски. Но мне нравится улыбка России — робкая, искренняя, ни на что не претендующая.

Он крепко держит меня за ноги и врывается в меня все более резко, но мне уже не больно. Наблюдая за отражением, чувствую, что близок к завершению. Брагинский ускоряет свои движения бедрами, а я же с восхищением смотрю на нас в стекле. Россия напротив, не смотрит, даже прячет лицо за моими волосами, смущается или сосредотачивается на поцелуях. Мы такие разные и это так здорово! Люблю, когда он краснеет...

Когда застонал Брагинский, все мое существо встрепенулось от такого редкого явления. Внизу живота стянуло так сильно, что теперь готов излиться от любого прикосновения или звука.

— А-а! Ах... Альфред... — продолжает стонать он, а кончаю я, все-таки мое имя произнесенное из его страстных уст, это последняя капля терпения.

Опьяняющий дурман охватывает мое сознание, а по телу прокатывается долгожданная эйфория. Словно огонь прошелся по моим жилам. Россия довольно больно держит меня за ноги, так как теряет контроль и боится меня уронить. Его сбивчивое дыхание — приятная награда, мне нравится видеть его естественное поведение, а не маску, которую он любит надевать. Когда он злится, может улыбнуться, смеяться, когда ему плохо, делает вид, что дружелюбен, но в действительности люто ненавидит. Конечно, сдерживать свои эмоции — это хорошее качество, но он умудряется это делать так, что я теряюсь в догадках: искренне ли он улыбается или лукавит? Хорошо ему или плохо? В конце концов, говорит правду или нагло врет? И самое главное, какого он мнения обо мне? Брагинский снова издает протяжный стон, а я чувствую вытекающую из меня влагу. В отражении этот момент мне особенно запомнился, да и вообще, нравилось наблюдать за тем как его член входит и выходит.

Я чувствую дрожь любовника, он с тихим стоном выходит из меня и аккуратно усаживает рядом с собой. Разворачиваюсь и, обхватив его лицо руками, целую Ивана в щеки, губы, веки...

Мне с ним тепло..."