Альфред посмотрел на Ивана. Потом на самолёт. Потом снова на Ивана.

- *Это* точно летает?

На лице Брагинского промелькнула тень беспокойства.

- Да, - неуверенно улыбнувшись, сказал русский.

Стоит заметить, что Джонса эта улыбка ничуть не успокоила, заставив, наоборот, спешно вспоминать, кому и что он завещал и правильно ли это сделал. Поднимаясь на борт по шаткому, ржавому, качающемуся при каждом шаге трапу, американец так сильно цеплялся за перила, что, пройдя на верхнюю площадку, долго не мог заставить себя шагнуть на борт железного монстра - просто потому, что не мог заставить болевшие от напряжения пальцы разжаться.

- Ал, ты главное не нервничай! Ты же у нас герой, да? - тихим, мирным голосом вещал позади Брагинский.

Мантра русского сработала, и Джонс разжал руки...

...перчатки отделились от железа с подозрительным хрустом. На плотной шуршащей ткани остались кусочки краски и ржавчины. А Альфред вспомнил, что на улице минус сорок пять градусов по шкале Цельсия.

"Надо же было упустить такую маленькую деталь!" - раздражённо подумал американец.

Пока на борт поднимались остальные пассажиры (Джонс увидел, как один из них - вроде, какая-то пожилая женщина - украдкой перекрестилась, делая шаг на первую ступень трапа), иностранец пытался не паниковать, а сохранять спокойствие. Мысленно он не прекращал себе твердить "Они не отмёрзли, они не отмёрзли..." тщетно пытаясь согреть ладонями онемевшие от холода щёки.

Самое противное - шершавая, царапающая боль от перчаток была, а чувствительность не возвращалась.

Когда стюардессы всё же проводили пассажиров по своим местам, Иван, место которого было рядом с Альфредом, достал из своей ручной клади бутылку водки из "Дьюти Фри". Американец сначала не понял, зачем, пока не увидел как чокнутый русский разрывает плотный целлофан.

- Будешь? - осведомился Брагинский. И тут же пояснил: - Так и теплее будет, и легче, поверь.

Джонс, стуча зубами (какого чёрта на борту так холодно?), отказался, поблагодарив, и уткнулся носом в ворот своей куртки.

"Коламбия" врёт. Американцу в термобелье, свитере, штанах и куртке этой фирмы было адски холодно. Ноги и ягодицы вообще начинали неметь, как не закрытое ничем лицо.

Он старался не смотреть по сторонам - тут и там было видно, что панели внутренней обшивки отваливались, кресла жёсткие, тишина едва ли не гробовая, несмотря на то, что самолёт был полон людей - и попытался достать свой плеер с сенсорным экраном.

...Который даже включаться не хотел.

Русский рядом, уже принявший энную долю алкоголя, сидел в наушниках и с книгой в руках. Казалось, для него подобный кошмар - дело привычное, и Иван выглядел даже... довольным, что ли.

Наконец, копошение вокруг прекратилось. Стюардессы - очень красивые, но явно дико недовольные - неохотно проинструктировали пассажиров о правилах безопасности, проигнорировав ту часть, где говорится о действиях во время эвакуации и ушли, едва только, перебив речь женщин, заговорил капитан самолёта.

Голос капитана был странным. Мужчина просто что-то невнятно пробубнил и, забыв отключить микрофон, заговорил со вторым пилотом. Только потом внутренняя связь, крякнув, заткнулась.

Только вот Альфреду кое-что не понравилось.

- Иван! - шёпотом обратился американец к своему сопровождающему, легонько ткнув его в руку. Брагинский оторвался от книги - слегка раздражённый, как показалось Джонсу - и уставился на соседа каким-то непонятным, страшным взглядом. Ослабленный прошедшими многодневными переговорами, дикой погодой и жизнью в доме русского, американец смутился, но тут же взял себя в руки: - Что на вашем русском означает "мир и смерть"?

- Что, прости?

- Ну, "мир смерть". Я слышал, как капитан сказал это.

- Ал, ты мне лучше скажи ещё раз, но так, как произнёс капитан.

- Ну, на английском звучит как "peace death".

Русский побледнел и тут же прыснул.

- Да так, поговорка одна. Не бери в голову.

...И тут же сделал большой глоток из своей бутылки, бормоча что-то на своём русском. Наушники он одевать не стал, книгу отложил, откинул голову назад и, глядя на американца слегка осоловевшим взглядом, тихо сказал: "Сейчас будем взлетать".

Джонс уже открыл рот, чтобы спросить, откуда он, Иван, узнал о взлёте, но в этот момент услышал тихое, едва различимое "рычание", доносящееся откуда-то снизу, из недр самолёта. Почему рёв двигателя слышен снизу, американец не знал, он искренне полагал, что двигателям на "гражданских" самолетах место по бокам от корпуса, на крыльях...

Альфред реально испугался, когда крылатая машина начала свой разгон. Самолёт трясло, словно он уже попал в зону турбулентности, свет моргал, крылья - как показалось Джонсу из иллюминатора - вроде подрагивали; точнее даже подмахивали.

В этот момент американец вспомнил, что, вообще-то, надо бы ремни безопасности пристегнуть, но, обнаружив сами ремни, парень не обнаружил "гнезда" застёжки на одном из них. Запаниковав, Альфред начал что есть силы тормошить своего соседа, а тот, в свою очередь, просто завязал ремни (причём так, что вскоре американец перестал чувствовать своё тело ниже пояса) в тугой узел, который, тем не менее, при взлёте всё же лопнул.

Снова посмотрев в иллюминатор, ожидая увидеть как минимум этого русского гремлина, чебурашку, на крыльях самолёта, Альфред с удивлением смотрел, как от самолёта отваливаются части.

- Иван! - взвизгнул Джонс.

...И в этот момент железный монстр в - очередном - прыжке оторвался от земли.

Альфред мысленно перекрестился. Рукой не мог - обе руки мертвенной хваткой вцепились в подлокотники и отцепляться отказывались. В момент, когда вдруг что-то грохнуло в паре метров за спиной, американец крепко зажмурился и затаил дыхание.

Через несколько мучительных минут раздались довольно бурные аплодисменты и выкрики "Ура!"

"Большинство авиакатастроф происходят при взлёте и посадке летательного аппарата," - вспомнил Джонс. - "Радоваться рано, есть ещё время полёта."

- Эй, Америка, ты в порядке?
- Давай сюда водку.

... Время пролетало незаметно. Альфред напился-таки до состояния амёбы - русский оказался запасливым - и теперь только флегматично наблюдал, как напиваются остальные пассажиры, попутно с тоской припоминая тихие и уютные, комфортабельные "боинги" американских авиалиний.

- Иван, а тут случано не продувает? Мне кажется, я слышу сквозняк...
-...

Спустя какое-то время вся ситуация в общем начала постепенно приобретать несколько иные, довольно привлекательные краски.

- Ив-ван...
- Ай?
- А ты буд-дешь спрвлять эт-т... свой... Нов-вый год?
- Ну да.
- А мжна с тобой? А т я и так Рждество пропстил из-за ка-амандирвки, а прздника хочтся...
- Конечно.
- Ты мне птом напомни...
- Хорошо.

- Ива-а-ан!
- Да?
- А налей ещё!..
- Точно?
- Тк точно!

Америка всегда гадал, как Англия упивается до несуразного состояние за чуть ли не рекордные - для Джонса - сроки. Сидя рядом со спокойно читающим русским, Альфред потихоньку начинал понимать состояние Артура в те моменты, когда он, Кёркленд, уже ничего не соображает, а Джонс только тихонько посмеивается над ним и требует у бармена ещё виски.

Брагинский выпил в два раза больше своего гостя, но при этом прочитал уже треть книги - причём книжки такой толстой и скучной (ни одной картинки!), что Альфред даже побоялся спросить её название.

В этот момент Джонс заметил оживление, которое воцарилось на борту самолёта. Словно подчиняясь какому-то единому ритму, люди, сидя на своих местах, начали - почти! - синхронно раскачиваться из одной стороны в другую. Некоторые так активно раскачивались, что вскакивали со своих мест.

А ещё пели что-то, довольно бойко, хотя хором и невпопад.

- Виван...
- Да?
- А что он-ни делают?
- Кто?
- Н-ну вон там...

Русский оторвал взгляд от книги и огляделся с таким видом, словно вообще не понимает, где он и как тут оказался. Пару секунд он молча смотрел на раскачивающихся людей, потом по-шальному улыбнулся и, подмигнув своему соседу, тоже начал раскачиваться из стороны в сторону, громыхая песню так, что пассажиры с задних мест тут же начали активно подключаться к процессу, стараясь перекричать Брагинского.

Альфред окончательно впал в замешательство, но, инстинктивно, тоже начал раскачиваться. Получалось у него, стоит заметить, неплохо, со временем даже - в ритм, только вот Джонс начал замечать такую забавную вещь, что самолёт как будто бы стал раскачиваться. Списав всё на опьянение, Америка безмятежно переваливался из стороны в сторону, улыбаясь русскому и искренне чувствуя себя славянином. Парень даже начал мурлыкать странную песню, которая, как оказалось, постоянно менялась.

Всю эту магическую общность, незабываемую атмосферу единства и сплочённости прервал резкий голос пилота. Речь мужчины была такой агрессивной и рычащей, что Альфред в который раз ощутил страх в этой стране. Волновые движения прекратились.

- Ививан!
- Ай?
- А что это сечс было? Ну, это!..
- А, так это мы самолёт слишком раскачали. Просто мы сейчас в какой-то опасной зоне и из-за каких-то там ошибок самолёт может грохнуться и...
- Иван.
- А?
- Дай водки. И разбуди, когда прлетим.
- Эм-м-м... Ну, хорошо.

-----

- Ну и как там, в вечных мерзлотах России? Видел русских медведей?

Джонс припомнил чернеющие в буранах огромные, косматые фигуры, вольготно бредущие по пустынным улицам заснеженного города, каждые из которых были ростом с баскетболиста и шириной едва ли не с "Хаммер", и кивнул.

- Напивался водкой?

Альфреда передёрнуло, потому что первым делом вспомнил полёт в "гражданском" русском самолёте и празднование Нового года вместе с Брагинским, которое началось первого января, а закончилось шестнадцатого. Кивнул.

- А интересное случалось что-то?

Америка посмотрел на Англию долгим, мрачным взглядом, заставив Кёркленда на мгновение поёжиться, и мрачно сказал: "Peace death".