Полагаю, что я не первый, кто задается таким вопросом…
На кой черт нам это все сдалось?
Не знаешь? Не хочешь отвечать?
Твоя улыбка краешком губ – еще не усмешка – все-таки ты тоже не знаешь.
Все верно, Бонфуа. Ни черта ты не знаешь.
Кстати, а ты не задумывался, почему я всегда усаживаю тебя на это место – разумеется, ты выбираешь его сам, но каждый раз садишься туда, куда нужно мне – из-за этого я вынужден сидеть у стены, гребаной ледяной стены, и, между прочим, мне из щелей поясницу сквозняком продувает, а я тебе не Джонс там какой-нибудь, у меня потом пару дней спина болеть будет.
Опять не знаешь?
Смотришь беспечно в окно, а надо смотреть по сторонам, любитель дамского парфюма.
Дело в том, что сзади тебя зеркало, и мне прекрасно видно твою спину – ты же не зря переложил правую руку через спинку кресла, обманный маневр, непонятно, правда, для кого.
Быстро провожу взглядом по поверхности – как легкий мазок, но мне достаточно и этого.
Парадокс, но как раз таки твоя сжатая в кулак ладонь не отражается, а благополучно теряется за гранью посеребренного стекла.
Не то, чтобы интрига, но… Что ты там держишь?
Бутыль своего винца?
Или аккуратный нож?
Ты же в курсе – я терпеть не могу сюрпризы.
- Не стоит делать поспешных выводов, любовь моя.
Да быть не может… Ты догадался, наконец-таки.
Он так часто называет меня подобным образом, что впору поблагодарить его за то, что слово «любовь» в нашем случае ничего не значит. Пустой звук.
Медленно кладешь передо мной свою холенную французскую ручку, разжимая палец за пальцем, издевательски доказывая, что у тебя ничего нет.
Ну да. Зато где-нибудь у запястья протянут такой замечательный ремешок – острое лезвие таится под твоим элегантным костюмом.
Впрочем, сегодня я узнаю это наверняка.

****

- Еще раз откроешь свой рот, я тебе твои лягушачьи ляжки мигом пообрываю!
- Так, мне уже надо падать на колени и просить пощады или еще рано?
- А мне сейчас твои лохмы выдернуть или потом?
- Что?! Мои чудесные волосы… лохмы?! Да ты просто завидуешь, что у пиратского отродья вроде тебя только брови хорошо растут!
- Как ты меня назвал, виносос?! Ну, все…
- Да какого хрена-то?! Успокойтесь уже оба!
Пока смелый на весь мозжечок Джонс бросился нас разнимать, я устало оглядел публику – как всегда все смотрят, как на придурков.
Франция еще что-то возмущенно пыхтит, Америка держит меня за плечи, я старательно вырываюсь, но уже обессилено, а после и вовсе перестаю дергаться.
Бонфуа незаметно кивает мне.
Наш театр абсурда по-прежнему цветет и пахнет.

****

Америка считает себя особенным, а ко мне так и вовсе относится покровительственно.
Я сначала думал, что это такая дурацкая месть – за все хорошее. Хотя, что бы кто бы ни говорил, а я все же воспитанием занимался, навыки там всякие прививал, слюни за ним подтирал, и все равно Англия - гад конченый.
Альфредовская благодарность, пф.
Возможно, это и есть основная причина, но Джонс, сам того не ведая, скорректировал некоторые мои мысли на сей счет.
- Может, хватит уже?
Голубые глаза смотрят чуть ли не с укоризной, а шепот вкрадчивый.
Я немного опустил веки вниз – так и есть, его рука обвила мою – и вновь перевел взгляд на него.
- Ты о чем?
- О тебе, - Джонс слегка нахмурился. – И о нем.
Ха, ты чего это? Решил прочитать мне нотацию на тему «Хорошие отношения с Францией: инструкция по применению»?
- Мм… А ты о ком?
- Не валяй дурака. Ты отлично понимаешь, о ком я, – пальцы сжимаются сильней, мои брови недоуменно дергаются.
- Допустим. Ну и?
- Не надоело этот бред устраивать на каждой конференции? Меня уже достало вас в разные углы растаскивать.
- А тебя никто и не просит, - нет, ты еще долго собрался меня держать? Я раздраженно выдернул свою ладонь.
- Лучше бы спасибо мне сказал, - Америка неторопливо отошел от меня, бросив мрачный взгляд из-под светлой челки.
- Это за что же, позволь узнать? – протянул я.
А вот теперь даже интересно стало – а сколько раз он меня поблагодарил за всю свою жизнь?
Хм, дайте-ка подумать…
- За то, что до сих пор никто, кроме меня, не знает о том, что это всего лишь глупая заезженная постановка, - на его лице мелькнуло злорадство.
Странно, ведь когда тебе так улыбаются, ты явно не в плюсе, но я обожаю эту его улыбочку.
Есть в этом что-то…
Похожее на меня.
Да, такое вот ненавязчивое напоминание, что все-таки когда-то мы были братьями.
- Я еще в детстве видел, как вы целуетесь, так что твое «С чего ты это взял?» можешь оставить при себе.
- Ты даже шантажировать толком не умеешь. В этом нет ничего криминального.
Кажется, теперь мы скалимся оба и совершенно одинаково.
- Видимо, есть что-то, раз вы так шифруетесь.

****

Да-да, глупенькому маленькому Америке очень нравится думать, что он знает нечто такое, что не дано другим.
Он тоже купился на эту ложную картинку – ах, вечные враги, любящие друг друга до потери пульса, но неспособные признаться в этом - как и те многие, по какой-то причине заинтересованные в наших связях с Бонфуа.
Но все же у него есть свой личный интерес, не так ли, Франция?
Я укладываю тебя прямо на стол, попутно скидывая ладонями, все, что на нем лежит, все что мешается, все. Звон, грохот, шуршание – к чертям, когда ты раздвигаешь свои ноги.
Ты раздеваешься сам, пока я нависаю над тобой – в зрачках отражается мое ожидание – просто ты хорошо понимаешь, что в таком состоянии с твоей дорогой одеждой от лучших кутюрье я церемониться не собираюсь.
Галстук под тон рубашки дразняще выскальзывает, движения замедлены – ты снова издеваешься.
Что ж. Я тоже так могу.
Приподнимаюсь, безотрывно следя за твоей реакцией - вот так, пуговичка за пуговичкой, неторопливо – ты невольно задерживаешь глаза на моей постепенно оголяющейся груди.
Лишь слегка участившееся дыхание выдает твое волнение.
Мы не можем играть до бесконечности, и это тебе тоже известно.
Ножик нашелся в районе щиколотки и в сопровождении хитрой полуулыбки отправился на пол, к моему.

****

Франция спит с Россией.
Собственно здесь добавить нечего.
Некоторые недальновидные, коих не так уж много среди нас, я бы сказал, скорее незаинтересованные уверенно выносят свой вердикт.
Двое, ничего не значащие друг для друга.
Я вас умоляю - какой-то дебилистический маразм так считать.
Ну и что с того, что Брагинский проводит массу времени с Германией?
Я вообще сильно сомневаюсь, что к тем, кто находился и находится в контакте со мной, можно отнести понятие «близкий», но разве для подобного рода взаимоотношений имеет значение количество часов, разделенных на двоих?
Да и доводилось мне уже быть свидетелем их обоюдного «пофигизма» - неслучайно, но и ненамеренно – и вряд ли они бы стали разводить романтику с нежными поцелуйчиками, а потом упоенно так трахаться, если бы им действительно было все равно.
В принципе я понял одну вещь – если это и происходит, я не хочу это видеть, слышать и…
Был бы кто-нибудь другой, а то ведь выбрал себе этого ублюдка.
Думаю, если еще разок доведется услышать их стоны в унисон, устрою кровавую баню.
Так, для профилактики.
Пусть делают, что хотят, но я об этом должен быть не осведомлен.
Все просто.
Поэтому для спокойствия одной из частей моего мозга они – любовники, чье желание зажиматься в темноте, сменилось дружеским теплом.
Бред полный, но если начнешь Бонфуа приплетать всех, с кем он утром просыпается в обнимку – рехнешься.
Тем более одно можно сказать абсолютно точно – никто не сравнится с тем, кто был твоим… нет, слово «враг» в недостаточной степени выражает то, что между нами происходило на протяжении всей Истории.
Да и потом, я ведь никогда, в сущности, не желал ему смерти.
Ну… Разве что самую малость…

****

Я не делаю это грубо, знаю все наши предпочтения, но почти сентиментальная чувственность - прерогатива обнаженного французского тела, не моего, так что я вязну в его усиленных ласках – за двоих – руки гладят спину от лопаток вверх, к затылку, тонкие пальцы перебирают мои короткие волосы, губы касаются ключиц, и еще того местечка чуть ниже сердца, ммм…
Он легко, но вполне ощутимо двигает бедрами, помогая мне входить глубже.
Разум сильно затуманивается – это единственное, что мне не нравится в нашей близости – а потом возникает ощущение, что тебя поймали в какую-то мудреную ловушку, и обхватили туго и жарко, полностью, Бонфуа заметно ослабляет напор на мои эрогенные зоны – в противном случае у меня с ходу, с лету снесет башню, а Франция мазохизмом никогда не страдал. Только движения ладоней, немного задержавшихся на моих щеках, он выдыхает чаще, изредка подгибая колени и негромко постанывая в такт, когда я меняю темп – ускоряюсь ненадолго и вновь возвращаюсь к прежнему состоянию – хочется намного больше, но тогда все закончится слишком быстро.
Хм… У меня… голова сейчас дурная, конечно же, но в такие моменты Бонфуа кажется мне даже красивым, особенно, когда прикрывает глаза и подставляет шею - я изменяю своим привычкам, когда впиваюсь в нее, но… можно.
Сейчас можно.

****

Та самая неожиданная заинтересованность Джонса тоже нашла свое объяснение - и опять-таки здесь фигурирует долбанный Брагинский.
Спросите, за что я его так ненавижу?
Уже за одно существование – его действия плохо поддаются логике и здравому смыслу, а подобные неуравновешенные личности заставляют меня находиться в постоянном напряжении даже тогда, когда от них не исходит явной угрозы. Именно, что явной, поскольку скрытая так и давит чугунным обручем на череп.
Колоссальная разница в менталитете – это не какая-нибудь там ерундень на палке, а дикое расхождение во взглядах, убеждениях и целях. Короче, нам не по пути совершенно, но он, однако ж, умудрялся влезать туда, куда не просят и не зовут, и старательно путаться под ногами, естественно.
И он, так или иначе, разрушал мои планы, особенно связанные с его уничтожением. Всегда хотелось развести руками и воскликнуть: «Да что ж за тварь-то живучая?!»
А еще эти сияющие глаза Америки – как он восхищался им при мне, обещая брать пример с России. Ах, ох, какой он замечательный – и все в таком роде, до тошноты моральной и физической.
И все же существовала одна важная оговорочка, которая в будущем сыграла мне на руку – централизованная царская власть, жесткая и бескомпромиссная, вгоняла Америку в мировоззренческих коллапс – что поделаешь, если твой пример для подражания является воплощением твоего главного кошмара?
Кошмара, который разросся до невероятных размеров, когда Брагинский стал просто гигантским, когда обвил свой дом колючей проволокой и принялся страстно агитировать всех и вся, промывая мозги своим утопическим и дебильным коммунизмом.
А дальше, как по накатанной – немножко подтолкнуть к решительным действиям Джонса, у которого после перерождения России тронулась и поехала крышечка.
Все, оставалось только ждать, когда от СССР камня на камне не останется.
Только кто ж знал, что все это перерастет в неконтролируемую жажду, что соперничество создаст две Сверхдержавы, что весь мир просто-напросто окажется в заложниках этих психопатов?
Похоже, это то, что называется «запретным плодом» – Альфред грезил о том, как Иван сдастся, как опустится на колени, как скажет, что все это было страшной ошибкой, что тот был прав от и до, что готов замолить все свои социалистические грехи – уверен, что этого было бы вполне достаточно, чтобы Альфред кончил на месте.
В принципе что-то похожее произошло спустя несколько десятилетий, хотя и не так эффектно, но почему-то Америку эта ситуация не устроила, и он продолжил дергать Брагинского, при этом намеренно подчеркивая, что теперь они друзья, несомненно, делая ставку на то, что Россия за последние годы разучился ему верить, а значит, как и водится, продолжение следует.
Джонс заплутал в собственных иллюзиях, когда думал, что его желание – подчинить себе Брагинского.
Его желание – жить тем, чтобы пытаться подчинить, и это ясно как день божий.
И вот такая картина маслом – объект его вожделения позволяет делать с собой то, что Альфреду снилось только в его радужных эротических снах (ведь судя по всему, инициатива всегда переходит в руки России, и он оказывается сверху, и уж поверьте, у меня на такие вещи глаз заточен), кому-то другому.
Другому, да.
Это ж надо было так тупо спалиться.
Ну ладно, Россия, но Франция, ты же всегда был куда осмотрительней…
По идее, Джонс должен был вопить неблагим матом о том, каким образом собирается убивать Бонфуа, но вместо этого поступил на редкость осмысленно – ну вот, хоть чему-то его научил – а потому решил поднадавить на меня, зная, что я-то уж наверняка смогу оттянуть на себя львиную долю внимания нашего любвеобильного мачо, втихую бреющего ноги.
В принципе мне плевать, но я б на месте американского параноика панику бы не разводил – никуда от него Брагинский не денется – уверен, что Джонс занимает его мысли ничуть не меньше, иначе, откуда взялось это – догнать и перегнать?

****

Как Франции удается сохранять способность еще что-то соображать во время секса?
Можно поражаться раз за разом, но кто, спустя энное количество времени, начинал руководить процессом – вопрос спорный.
Вроде я… Так я… Да…
Все еще сверху…
Но…
Бонфуа охренительно приводит меня в чувство, ну, когда я уже совсем уплываю в далекие дали, как-то отслеживая это и начиная чувствительно покусывать меня за ухо.
Боль, хоть и смешанная в равных пропорциях с наслаждением, отрезвляет на раз.
Вот и сейчас это означает, что я неосознанно делаю то, что его не устраивает.
- Мн… Ну?..
- Арти… прелесть ты… моя-я… Не надо… так мучить мои волосы…
Я даже остановился, открыв глаза и одновременно слыша приглушенный разочарованный возглас. Так и есть – вцепился в пряди намертво.
- Все? – я разжал пальцы, стиснувшие многострадальные локоны.
- Нет, - томно выдохнул распаленный Франция, его ладони переместились на мой зад и принялись бесстыдно сминать и гладить, кончиками пальцев как бы невзначай касаясь отверстия.
Аж огнем внутри плеснуло – Бонфуа, похоть ты в человеческом обличии, какого хрена ты со мной делаешь?!
Ну, все получишь, ты у меня по полной, понял?
Теперь можно не сдерживаться…
Это я кричу или он?
Английский мат.
Я.
Хорошо… Как же хорошо…
До разрядки оставалось всего ничего – жаль, черт возьми…
Но эти последние рывки французская попа запомнит надолго… ха…

****

Но все могло быть и по-другому.
Даже в наших с Брагинским отношениях наступали моменты просветления – бывало, мы даже способны были понять друг друга, что само по себе нонсенс.
И с Бонфуа мы создавали союзы – притом, что я терпеть не могу постоянные отношения – равно как и Россия с Америкой могли переключиться на кого-то другого – Куба и Япония – яркие тому доказательства.
В... хм, «нашей» четверке все не так просто, как может показаться на первый взгляд. А заодно и на второй, третий, четвертый, пятый…
Мне и самому иногда кажется, что Альфред – все-таки продолжение меня самого, а Россия в свое время слишком многого нахватался от Франции… Наше с Бонфуа искореженное отражение?
Впрочем…
Ерунда все это.