Плывущие мимо огни, резкими штрихами очерчивающие редкие дома и дешевые забегаловки, мигают, на доли секунд скрываясь за черными деревьями.
В зеркальном стекле отражаются такие же зеркальные стекла. И еще глаза. За ними.
Альфред хмуро вглядывается в собственные голубые хрусталики – рядом красная сетка воспаленных сосудов – спал хрен знает когда, и то плохо – зрачки расширяются, сужаются, заполняют пространство, превращаются в едва различимую точку.
Они уже давно едут в тишине – только сытый рев мотора, изредка практически неуловимые толчки – скорость меняется, но Америке плевать.
Все равно слишком медленно.
Его глаза чуть уходят влево – в нечетком отражении знакомый профиль - спокойный, сосредоточенный – Россия безмолвен, увлечен собственными мыслями, и, похоже, все окружающее волнует его в последнюю очередь.
Альфред оставляет на стекле тяжелый взгляд, и палец неторопливо давит на кнопку, впуская внутрь прохладный ночной воздух, который, моментально оживившись, принялся трепать и путать светлые волосы одуряюще свежим ветром, уверенно и нагло проскальзывая в движущееся авто, и Америка садится прямо, неподвижно, и смотрит только перед собой.
Молчание… Оно не давит, оно привычно, но это не означает, что при этом оно не может убивать. Терпение, по крайней мере.
Вопрос: «Куда мы едем?» давно потерял свою актуальность.
Джонса бесит эта неопределенность, более того он знает - Ивана тоже, но пока они не думают об этом, они могут убедить себя, что главное – сотрудничество, ведь это движение, и конечная цель неважна – эдакая иллюзия взаимопонимания, но стоит им начать прокладывать маршрут, отмечать точки на карте, и все полетит к чертям собачьим.
Что ж, пункт прибытия неизвестен, ну и хер с ним, зато все остальное можно планировать до мелочей.
Двадцать пятого числа Альфред, как бы невзначай, наглаживал его колено под столом, мешая ему и не давая себе сосредоточиться на докладе Германии об экономическим здоровье ЕС. Это важно, чертовски важно, но чужая легкая дрожь в самом начале и поджавшиеся губы были важней.
В прошлую среду Брагинский уверенно сдергивал с него галстук, заставляя откидывать шею назад, обжигая кожу своим пока еще ровным дыханием, в зеркале прикрытые глаза, одна усмешка на двоих, и Фред тогда думал – твою-то налево, я уже улыбаюсь как он, или он, как я, пофиг.
Сегодня не было даже обычных касаний – столкнуться плечом, пожать руку, сидеть вплотную – как назло сегодня свободное пространство, и этого долбанного пространства столько, сколько и быть не должно.
Черт, это все должно было быть иначе!
Россия впервые сам о чем-то попросил – попросил? Ставил перед фактом.
- Говорят у тебя такие дороги, что разогнаться можно…
- …до сумасшедших скоростей.
- …до приличных скоростей.
А потом он сказал, что останется у него и проверит это.
Америка мрачно опустил глаза – он разочарован, он зол – и где же эта скорость, почему они еле-еле тащатся?
- Не спи, замерзнешь.
Альфред поднял веки и повернул голову к голосу, внезапно и насмешливо разорвавшему тупое и тягучее затишье, сталкиваясь с обманчиво умиротворенным взглядом, окрашенным во вроде бы уже изученный вдоль и поперек, но совершенно не приедающийся фиолетовый холод.
- Просто мне так скучно, что я решил немного подремать. И, видимо, я ничего не потеряю, если все-таки отрублюсь. Впрочем, - зевнул Америка. – Не стоит требовать от тебя невозможного. Думаю, что это действительно тот максимум, который могут выжать из себя твои колымаги, а значит быстрее этого ты ездить не способен.
Боковым зрением бдительно впитывать каждое изменение в поведении, глазах – привычка матерого шпиона - моргнул быстрей, чем обычно, лицо подморозило… А что? Думаешь, только ты любишь играть на нервах? Раздавай – я тоже перекинусь с тобой в партейку-другую.
- Мда? – Иван пустил в ход излюбленное оружие – ирония тонкой острой поверхностью идеально резала гордыню. – А разве твои хрупкие машинки могут выдержать подобный темп без подготовки? Пока что я просто прогреваю двигатель, не более.
Альфред кинул взгляд на приборную панель – 59 миль в час – а Брагинский измеряет скорость иначе… Хм, что-то около… девяносто пяти километров в час…
Америка невольно усмехнулся.
Действительно, неплохо для разогрева.
Россия бросает на него еще один взгляд, растягивая губы почти угрожающе, многозначительно, что-то ломается в воздухе, наверно, это бессмысленное ожидание, машина делает ощутимый рывок, и Джонса по инерции прижимает к спинке сидения.
Мотор рычит громче, и без того плохо различимый в темноте пейзаж смазывается, мимо проносятся редкие встречные автомобили, воздух свистит, закладывая уши – восторг опасно заполняет внутренности, затрудняя способность размышлять трезво.
Ладонь Ивана крепко обхватывает рычаг переключения скоростей – температура тела словно повышается на несколько градусов, когда она немного соскальзывает вниз - пуговицы, клепки контрастируют на его черной кожаной куртке, завораживая хромированным блеском, Альфреду хочется коснуться их, почувствовать под пальцами лед металла, услышать тихий скрип кожи.
Они едут все быстрей, все глубже в ночь и неизвестность, дальше от реальности…
Быстрей.
Глаза разгораются лиловым от сфабрикованного ощущения полета, вдохи России становятся чаще – ветер их сбивает, выбрасывая кислород стремительными порывами - Америка и не пытается закрыть окно, позволяя тому творить с ними все, что заблагорассудится.
Больше не надо смотреть на панель, он и так знает, что теперь там иные цифры, подтверждающие общую правду – скорость все-таки сумасшедшая, Брагинский все-таки разогнал, а дорога все-таки шикарная.
Это адреналин шумит в голове, это он гуляет по артериям и венам, как у себя дома, это он заставляет тело напрягаться еще ощутимей, сильней. Это из-за него возбуждение разрисовывает салон автомобиля красными разводами, а глаза мысленно стягивают одежду с Ивана.
И Альфред твердо убежден, что без этой охренительной куртки будет лучше. Намного.
Россия все же сделал ему подарок – сегодня его шея открыта, он планировал это с самого начала? – и Америка, отогнав в сторону все мысли, включая вполне себе здравые, впился губами в нее.
- Хочешь, чтобы мы разбились? - машина даже не вильнула, но Брагинский слегка хрипел, его руки, надежно удерживающие руль, пару раз предупреждающе дернулись.
Джонс перестал терзать шею и поднялся выше, водя шершавым языком по скуле от подбородка к мочке уха, победно вырывая сдавленный выдох.
- Мы все равно не умрем, - да-да, наглая ухмылка та, что всегда вызывает всплеск неконтролируемой злости Ивана – такая родная привычка враждовать и ненавидеть друг друга.
Россия резко сбавил ход, Альфред с трудом смог избежать встречи своего лица с отнюдь не мягкой поверхностью – да мать твою грубым образом!.. – машина съехала на обочину и остановилась.
- Приехали, - коротко и зло бросил Брагинский прежде, чем выбраться наружу. Входная дверца оглушающе хлопнула, Америка хохотнул – опять какая-то непонятная хрень, но ведь с Россией по-другому и не бывает.
Вторая дверца тоже распахнулась, но без его участия, и жесткая ладонь без намека на нежность вытащила Джонса наружу, приложив затылком о корпус. Очки слетели, Альфред грязно выругался, но нашел силы, чтобы продолжать самоуверенно скалиться.
- Думаешь, что это повод творить все, что в башку вдарит? – Брагинский зажал его своим мощным телом, полностью заполняя собой звездное небо, и Джонс с огромным удовольствием отметил, что у него уже тоже стоял.
- Не понимаю к чему этот тупой вопрос… - Америке неожиданно дико захотелось подергать Россию за волосы, хотя и понимал, что сейчас это может стоить ему сломанной руки. – И еще: тебя это больше злит или заводит?
Вместо ответа чужие пальцы сжались на ручке, и чужие руки толкнули его на заднее сидение.
Альфред раздраженно зашипел – че себе позволяет этот мудак?! Я ему не потаскушка какая-нибудь, чтоб меня так швырять из стороны в сторону! – и попытался приподняться на локтях, но Иван, с силой схватив за плечи, уложил его обратно.
Дальше – глубокий поцелуй, Америка моментально отозвался, просунув свой язык в рот, исследуя гладкое нёбо, сталкиваясь с его языком, окутывая и Брагинского, и себя невидимой паутиной, загоняя в лабиринт, шанс выбраться из которого равен нулевой вероятности.
Не потому, что нет выхода – просто нет желания. И не будет.
Внутри - ярость, самая настоящая, животная, она разожглась, подпитываемая аналогичным безумием, Россия и Америка свирепо срывали мешающиеся детали гардероба, на все остальное было откровенно похер – на политические игры, случайных прохожих – да пусть хоть весь мир смотрит, плевать – мораль и закон.
В действие вступили инстинкты и осознанное желание владеть - Альфред, тяжело дыша, пытался обездвижить Брагинского, чтобы перевернуться, оказаться сверху, раздвигая коленом ноги, но Иван одним движением стянул с него нижнее белье, губами скользя по груди, влажно и приятно убеждая отказаться от подобной затеи, в качестве аргумента лаская его руками внизу.
Протяжный стон должен был означать согласие, но они оба отлично знали - расслабляться рано.
Америка, изогнув уголок губ в новой усмешке и добавляя в свой облик нечто ненормальное, потакая своему сиюминутному порыву, запустил ладонь в мягкие волосы, сжимая ее, Россия гневно сузил глаза и поднес ему ко рту свои пальцы. Альфред демонстративно отвернулся, за что получил неслабый хук в челюсть. Издав утробный звук, он тоже от души врезал Ивану, который ударившись виском о спинку, лишь крепче обхватил его бедра коленями, чувствуя, что чуть не потерял свою позицию.
Досадливо добавив пару крепких русских ругательств, в которых Альфред разбирался весьма условно, Брагинский принялся тщательно облизывать пальцы сам, на что сердце ответило замысловатой импровизацией – Америка, не досчитавшись трех ударов, почти осторожно погладил Россию по щеке, вынув их у него изо рта и обхватив рукой голову, принялся нетерпеливо опускать ее ниже – давай, давай же, сделай мне это – но Брагинский извернулся, изящно уйдя от того, что он делать не хотел и не собирался - поцеловал его в пупок, чуть подразнив напоследок кончиком языка.
Джонс, чувствуя себя одураченным, хотел закончить начатое, но только зашипел, изгибаясь от боли – Россия неторопливо проник в него, умело растягивая пальцами, другой рукой поглаживая его живот, меняя направление движения ладони – то ведя теплую линию до ключиц, то вновь опускаясь к паху.
- Вот видишь, не только твоим машинам подготовка нужна, - тихо и беззлобно рассмеялся Иван.
- Надеюсь, что и здесь у тебя с управлением все в порядке, - неприятные ощущения постепенно уменьшались, и Альфред не преминул вставить свои пять центов. – И со скоростью ты не подкачаешь.
- Главное, чтоб ты ее выдержал.
По коже побежали мурашки - от интонаций, выдающих желание, от ветерка, дохнувшего в беспечно открытое окно и коснувшегося его распаленного тела, от большого и горячего, заполнившего его изнутри. Россия нагнулся ближе – опять это гребаное ожидание – но Америка не стал его торопить - сейчас надо было разгоняться постепенно – для меня же лучше будет.
Сцепление - вновь все сдвинулось с места, как меняющиеся слайды-картинки, Фред позволяет пробовать себя везде, обвивая руками широкую спину, покрытую испариной, чувствуя, когда под ними напрягаются мышцы. Первая скорость – негромкие вздохи, Америка любуется Иваном, приоткрывшим губы, борясь с собственничеством, старается разбавлять его подобием нежности, поцелуи, запечатленные на плече, становятся менее властными, они ускоряются - по щеке России стекает прозрачная капля, Джонс забирает ее, оставляя во рту привкус чего-то соленного, впитывая в себя его запах, откидывается назад, ощущая усилившиеся трение с рельефной поверхностью живота, Брагинский чувствительно сдавливает пальцы, переключая скорость.
Быстрей…
Подстриженные под корень ногти болезненно и цепко впиваются в сидение – тоже кожа – салон впервые за сегодняшнюю ночь кажется тесным до невозможности, кровь смешивается с бензином, Америка не сдерживает криков, и за секунду до оргазма он вспоминает, как когда-то - в прошлой жизни, не иначе - называл его Ваней. Россия низко стонет, обжигающе разливаясь, и обессилено опускается на него, сердечные сокращения, и так с трудом приходящие в норму, окончательно сбиваются соседним стуком.
- В следующий… раз… я… веду…
Брагинский – падла – улыбается ласково.
- Да кто ж… тебе ключ зажигания-то даст…