Прийти домой, чтобы перевести дух – столько всего навалилось, и дикая усталость грозила найти отражение в затяжной мигрени.
Или это из-за тех недавних волнений в обществе?
Он неверной походкой приближается к зашторенному окну, его рука тянется к темно-синему бархату и нерешительно застывает – на мгновение кажется, что он раздвинет плотную ткань, а за ней оранжевыми всполохами ему почти пошло подмигнет смерть.
О, ведь он так любил кружиться с ней в вальсе, иной раз забывая о цене этого короткого, чувственного танца, нежно окутывающего сердце в кровь, мягкими иглами проникающего под кожу и раздирающего ее изнутри.
Тонкие пальцы резко отодвигают штору – из груди невольно вырывается выдох, Франция видит уходящие лучи солнца, скользящие по макушкам домов, по краешку искореженного старого дуба, в воздухе летние брызги шампанского, они опьяняют, кружат голову ароматом жизни, как хорошо жить…
Это было совсем недавно – время даже не отмерило и ста лет – но память людей не так длина, как память того, кто способен смотреть в вечность, горько усмехаясь еще одному бесследно ушедшему дню.
Тело билось в агонии, пока Германия ступал по его земле. Те шаги эхом отдавали в рваных ранах, Франциск тянул дрожащую изрезанную ладонь к небу, еще один выстрел, чей-то конец – всего лишь оборвалась человеческая жизнь, опять… Но проклятая боль не притупляется, к ней не привыкнуть – мучительная судорога, облака в кровавых разводах, шаг, совсем близко, он уже молится, чтобы это закончилось быстрей, с надеждой глядя в непроницаемые глаза вечной избранницы, но смерть спокойно взирает на его муки, сегодня она холодна к его крикам, бледные губы очерчивают тонкую полосу безразличия.
Веки устало смыкаются под колыбель, отстукиваемую барабанами войны, теплые струи стекают по ногам, рука медленно опускается вниз, но кто-то удерживает ее, словно стоит ей упасть, и наступит вечная темнота. Франция думает, что ему уже все равно, но сильная ладонь заставляет открыть глаза, борясь с искушением просто умереть. Над ним склонился Россия – и откуда он только здесь? – Иван стоит крепко, даже когда снаряды отрывают от него куски плоти, он не двигается с места, а лишь плотнее придвигается к нему, закрывая собой. Алые капли срываются с его губ и падают на изумленное лицо – зачем? – тихий вопрос застревает в горле.
И когда ночью его руки скользят по обнаженной спине, сплавляя их тела, влажное дыхание срывается на хрип, глаза напротив вспыхивают в полумраке фиолетовыми искрами — они горят на простынях, стоны тонут в неправдоподобной тишине – завтра война, они знают это, утро разбудит их болью, заливая землю кровью, но это будет завтра – чужие губы слишком близко, ноги сплетаются в причудливый узор, под сердцем тугой узел — он еще жив, они оба еще живы.
Франция хотел это забыть, он просто уходил, стоило только приблизиться знакомой до боли фигуре, он закрывал глаза, он не думал, не думал…
Но тяжело бегать почти сотню лет. Нет, не от него. От себя.
Надо просто остановиться и ждать. Ждать, когда к тебе приблизится тот, кому ты так боялся сказать одно-единственное слово.
Россия смотрит с грустью, он и не злится вовсе, а, может, тоже устал ненавидеть всех подряд, без разбора.
Их пальцы вновь сцепляются – не забывать, помнить – Франция сжимает ладонь, Россия давит еще крепче.
Так просто… помнить.
И он оставит свою память в камне, беззвучно прошептав короткое «Спасибо», видя, как на вновь румяном лице медленно расцветает улыбка.
Поделиться…