Преследующую его четвероногую тень Гилберт Байльшмидт приметил давно.
- Брысь! – крикнул он, впрочем, без всякой злобы. – Проваливай! – тень бесшумно скрылась в очередных зарослях можжевельника. Именно в очередных, потому что этих, покрытых одинаковой на вид колкой хвоей кустов, в лесу были сотни. А, может, тысячи.
С какого черта Пруссию понесло в лес? Всё просто – через сосново-еловые дебри лежит самая короткая дорога к даче брата – к его особняку в России. Бывшей России. Теперь эти обширные, но, к несчастью, не особо плодородные территории принадлежат Германии и его союзникам – Гилберту в том числе. И вот теперь он топал по своим землям и боялся непонятного преследования, изо всех сил прогоняя мысль о неудачливых Красных Шапках и Волках.
Серый зверь появился в жизни Гилберта месяца три назад: шатался за ним по улице, умудряясь при этом не натирать глаза, сидел перед его домом в любую погоду и любое время суток, вставая и удаляясь, как только Гил выглянет из-за шторы. Прохожие и редкая живность сторонились зверя, словно тот раз и навсегда отгородился от мира непроницаемым для посторонних барьером.
Прусс не знал, что за животное ходит за ним: издалека не разберешь, - собака?волк? – а приблизится, чтобы выяснить всё раз и навсегда, не удавалось.
«Хотя, если хорошенько припомнить, то эта тварь появилась как раз после того, как мы ликвидировали Россию...»
«Да ну, бред!» - подумал Байльшмидт, ускоряя шаги и всё чаще оборачиваясь на ходу. – «Что Брагинский, да мотался за мной в виде волка? Быть такого не может!...Однако стоит обзавестись пистолетом...» Хотя прекрасно понимал, что застрелить упорное животное не сможет, а тем более. Если это и в самом деле реинкорнация русского.
Сзади оглушительно громко хрустнул сучок.
От неожиданности Гилберт вздрогнул и остановился. Резко обернувшись, он никого не обнаружил.
«Мистика какая-то...»
Осторожно крадучись, он двинулся задом наперед и юркнул за ствол ближайшего дерева. Грубая кора древней ели оцарапала щеку, когда Пруссия мотнул головой, сердясь на самого себя: это он-то, Великий, испугался какого-то волка!?! Раздраженно выглянул из укрытия – всё тихо. Пичуги не поют, вороны не каркают, трава не шелестит. Да здесь и не трава, а жесткая, скрученная омертвевшими спиральками щетина – газон-мутант, порожденный идущим из земли древним излучением. В общем, если бы где-нибудь рядом промелькнул зверь, Гил непременно это заметил бы.
«И чем он меня так напугал?»
Так и не обнаружив ничего подозрительного, прусс повернулся обратно, чтобы продолжить путь и...треснулся затылком, судорожно вжавшись в ствол дерева. Серая тварь сидела в пяти шагах от него. «Обошел, значит, с тыла...»
Между тем, отойдя от испуга, альбинос понял, что зря именовал животное волком. Это был пес, огромный, с крупного теленка, тощий серый пес. Вылинявшая шерсть свалялась сосульками – сразу видно, что отродясь ее никто не расчесывал, хвост лежит безжизненным поленом, не выражая никаких эмоций. Пес глядел на Гилберта грустным, человеческим взглядом, словно спрашивая: «За что?..»
«Что «за что?» - автоматически пролетело в голове Байльшмидта, который лихорадочно искал пути к отступлению. – «Я не виноват, что тебя добили, Россия. Я просил, чтобы тебе сохранили жизнь, но брат и остальные не послушали. Я-то рассчитывал, что мы тебя присоединим, а не убьем...» Тут Гил понял, что оправдывается перед давно умершей страной и псиной, каким-то макаром эту страну напоминавшей, и разозлился. Присев, а точнее сползши по дереву, он медленно потянулся к лежавшей рядом сучковатой коряге.
Пес правильно истолковал этот жест, и грустный взгляд сменился плотоядным, а черные губы растянулись в безжалостной насмешке, обнажая страшенные клыки. «Ну-ну, меня, значит, палочкой отгонять собрался?»
Альбинос раздумал хватать корягу и вновь выпрямился, чтобы хоть придать себе ощущение господства над животным. Ощущение отказалось предаваться, и Пруссия стал искать спасения наверху – может, удастся на дереве отсидеться? Надо же этой твари хоть чем-то питаться, не будет же она сидеть тут вечно?
Снова правильно поняв или попросту угадав намерения человека, пес встал. Медленно, как чудовище в кошмарном сне, он подходил к пруссу, непонятно глядя снизу вверх. Гилберт почти перестал дышать. Пес остановился рядом, вплотную, и... вдруг встал на задние лапы, передними упершись в грудь альбиноса. Он уже не скалился. А Гил, оцепенев, в ужасе смотрел в песьи глаза. Они были фиолетового цвета, какого у собак никогда не бывает. И еще этот взгляд...
«Оборотень!» - словно молния прожгла прусса, он на секунду потерял сознание от страха и абсурдности происходящего, ведь ему всю жизнь твердили: оборотней, леших и прочих ведьмаков не бывает – это сказки! А тут в один миг все устои летят к чертям, и сам Байльшмидт летит куда-то в пустоту, стыдясь и негодуя на свою слабость...
К реальности его вернуло прикосновение горячего влажного языка к щеке. Еще не открывая глаз, Гилберт вспомнил всё и приготовился лицезреть приоткрытую клыкастую пасть, однако, разлепив веки, чуть не отключился вторично: на расстоянии буквально двух дюймов он увидел лицо покойного России.
Гил зажмурился. Посмотрел снова. Русский и не подумал исчезать. Теперь он удивленно поглядывал на альбиноса, чуть склонив голову на бок.
- Россия?
Брагинский ничем не показал, что это имя ему знакомо.
- ...Иван? – осторожно спросил прусс, и вот тут оборотень заволновался: беспокойно дернулся, еще крепче вдавил плечи Байльшмидта в елку, снова лизнул в скулу. От таких действий человека-пса Пруссия смутился, растерялся, опустил взгляд. Вновь густо нахлынула давняя, казалось бы про что изжитая, тайная виноватость за смерть русского.ведь Брагинский ему нравился, но приказ главных...
- Я не хотел...Не хотел, чтобы тебя убивали. Понимаешь?
Иван неопределенно качнул пыльными, свалянными в сосульки волосами. Не понимал. Или...
Гилберт зажмурился и – будь, что будет! – обнял русского за шею. Когда непонятны слова, всё могут объяснить жесты, ведь так?
Байльшмидт ожидал всего, что угодно: что его сейчас укусят, отпихнут, вовсе не отреагируют, но...оборотень медленно обнял в ответ, прижал к себе. Совсем не собачий жест. Альбиноса наполнила радость душевного облегчения: прощен.
Так они и стояли.

- Восток! Восток!
Шагнув из-за деревьев, Германия наблюдал удивившую его катину: старший брат, стоя коленями на земле, - а раньше он боялся лишний раз присесть, чтобы не запачкать одежду, - гладил и трепал за уши огромную серую собаку.
- Чей это пес? – поинтересовался и слегка насторожился немец. Альбинос и псина глянули на него одинаково насмешливо.
- Мой, - ответил Гилберт. Встав с колен и не забыв отряхнуть брюки, он кивнул псу, мол, пойдем, и зашагал к брату.
- И когда ты успел его приобрести? – не унимался Людвиг. Его напрягала беспечность, с которой Байльшмидт обращался с псом.
- Только что, Запад, только что, ксе-се-се-се... – сверкнув глазами, засмеялся Пруссия. – Больше ничего не спрашивай, Запад: меньше будешь знать – крепче будешь спать!
Но Германии – опытному собаководу – спрашивать и не надо было. Он всё понял, лишь глянув в песьи глаза.

Так они и стали жить вместе: пес да прусс. Соседи сперва цеплялись к Байльшмидту, мол, такая огромная собака должна не в комнате проживать, а во дворе, но потом отстали.
Пруссия ходил с оборотнем везде: к брату, на саммиты (собак в здание не пускали, и пес послушно ждал на улице), в магазины, гулять. Гуляли в основном по пушистой набережной, чтобы не смущать прохожих размерами зверя. Редкие рыбаки на парня с собакой не обращали ни толики внимания. С одним таким вышел казус: пес, увидев, как блеснула на леске серебристая добыча, вдруг громко и радостно рявкнул:
- Рыба!
Гил так и сел, споткнувшись на ровном месте. Одинокий рыбак кувыркнулся в воду от неожиданности. Пришлось его вылавливать...
Дома Иван ходил в своем человеческом обличии. Умытый, причесанный, в неизменном сером комбинезоне, в каком предстал перед альбиносом в самый первый раз. Чаще всего он сидел на полу, с непонятной тоской наблюдая за хозяином. Иногда Байльшмидт подсаживался рядом, обнимая оборотня, но делал так всё реже и реже, ибо после объятий неизменно хотелось чего-то большего. Потом прусс вспоминал, с кем имеет дело, ругал себя чертовым зоофилом, представляя глаза окружающих и брата, если они прознают, и уходил из дому, громко захлопывая автоматический замок. Пёс выл.
Однажды после такого бегства Гилберт вернулся домой глубокой ночью. Небо было ясное, однако рассматривать созвездия совсем не хотелось.
Иван в позе йоги сидел на кухонном столе. Не дожидаясь, пока его отругают за такое безобразие, он внятно сказал Байльшмидту:
- Пойдём.
Гил чувствовал себя настолько измотанным, что не стал удивляться.
- Куда? Ночь на дворе.
Оборотень легко скакнул состола, взял альбиноса за обе руки, потянул на улицу. Вышли. Принимать животный облик пес и не подумал. Со внутреннего двора они вышли на прямую, как стержень, улицу и двинулись на восток. Пруссия споткнулся в темноте и рассердился на своего молчаливого спутника:
- Куда ты меня ведешь?!
- Дом, - отчетливо гавкнул Иван.
- Мой дом там, - кивнул назад Гилберт, ощущая смутное беспокойство.
- Мой дом, - возразил пес, и беспокойство Байльшмидта переросло в панику. «Россия мертв!» - ухнуло в голове. – «Значит, его дом... в загробном мире?!»
Словно подслушав его мысли, а может быть так оно и было, Иван обернулся и растянул губы в улыбке. Гил дрогнул: зубы у Брагинского были собачьи.
- Не тр-русь, - подбодрил оборотень, - мир-р не загр-робный.
«Врешь небось, чтобы меня успокоить», - сердито подумал прусс, но потом смирился. – «Ну и ладно! Великий я легко слиняю от любой опасности, если таковая встретится на пути. И ведь будет о чем потом написать в дневниках!»
Тут он понял, что улица, которой давным-давно следовало бы свернуть направо, всё еще тянется прямо. И будет так тянуться в бесконечность, постепенно светлея и редея домами, до тех пор, пока не замаячат впереди леса и поселки иванова мира...

Взволнованный пропажей брата, Германия перерыл весь дом Гилберта, но не обнаружил ничего, что сообщало бы, куда делся Пруссия. Только в кухне, на полу, раскинувшись, точно морские звезды, лежали серая песья шкура да байльшмидтов любимый костюм.
Страны долго гадали, что бы это значило...