Ванечка, белокурый, босоногий мальчишка лет восьми-девяти, в волнении мерил шагами небольшой дворик, примыкавший к добротно срубленному терему. Нет, он уже давно привык к тому, что к его матери, Киевской Руси, то и дело захаживал Византия — дородный господин с окладистой бородой, горделивой осанкой и царственной поступью. Привык к запруживающим двор караванам ослов, навьюченных тюками шелка, сундуками с золотыми и хрустальными украшениями, амфорами с дорогим вином... Привык и к матери, что встречала господина объятиями и радостным возгласом: "Константин!", и к ее незаметным для чужого глаза просьбам оставить их наедине...

Обычно в таких случаях Ванечка просто сбегал гулять за реку, где они с соседскими мальчишками с гиканьем принимались носиться по полю, биться на деревянных мечах и таскать яблоки из окрестных садов.

Но в этот раз все было по-другому. Холеный господин привел с собой совершенно незнакомого мальчика: не то племянника, не то воспитанника.

Незнакомец очень сильно отличался от своих сверстников: грубых, закаленных, порывистых, непоседливых... Каждая его черта излучала пасмурную нежность и сонное умиротворение: и расслабленная поза, и растрепанные каштановые волосы, и по-девичьи мягкие, округлые щеки, и затуманенный неведомой мыслью взгляд, который словно был устремлен в другое измерение... Казалось, то было существо из другого мира, более возвышенного и чистого.

Маленький славянин смотрел на него, как завороженный. Он не понимал, что с ним происходит: он не знал, как подступиться к нему, о чем с ним говорить. Злился на себя за свою внезапную слабость, грыз ногти... "Да что со мной такое! Соберись, тряпка!".

— Привет! Меня Ваня зовут... Иван. А тебя? — наконец решился он.

"До чего деревянно вышло... Как будто за меня говорил кто-то другой".

— Геракл, — полусонно отозвался незнакомец, отрываясь от своих размышлений и почесывая за ухом сидящего у него на коленях котенка.

— Как дела?

"Ну что за ерунду я говорю..."

— Все хорошо, — ответил Геракл, вырисовывая что-то на земле подобранной веточкой.

Повисло неловкое молчание.

— Краси-и-иво, — протянул русич, пытаясь продолжить разговор и разглядывая все новые и новые таинственные узоры, возникающие по воле грека. И он не лгал: простые и изящные по своей форме, они складывались в некий цельный и законченный образ, диковинный и непонятный.

— Тебе правда нравится? — неожиданно оживился Геракл. Глаза полыхнули — как будто из-за туч вышло солнце. — Это меня дядя Константин научил.

— Конечно! — Ванечка обрадовался перемене настроения гостя. — Я так же хочу научиться!

— Серьезно? — грек заинтересовался еще больше. — Это будет сложно: ведь это не простые картинки...

— ...а золотые! — сострил славянин, вспомнив сказку, которую мать частенько рассказывала ему на ночь.

— Вроде того, — согласился Геракл. — Этими рисунками можно записывать то, что ты говоришь, думаешь и даже то, что видел или слышал когда-то давным-давно...

— Здорово... То есть, это что-то вроде волхвовых рун? А мать говорила мне, что если я попытаюсь начертить хотя бы одну из них, то я умру...

— Все взрослые врут, — авторитетно заявил темноволосый художник. — Ничего не будет. Тут просто записываешь каждый звук своим значком. Их набор называется "алфавит". А умение им пользоваться — «грамота". Вот "о" можно записать так, — Геракл начертил палкой в пыли круг. — Потому что оно похоже на открытый рот.

— Ух, ты... И правда похоже! — восхитился Ваня. — Это же проще простого!

***

Прошло уже несколько часов, а обучение продвигалось все хуже и хуже... У Ванечки уже голова кругом шла от этих бесконечных кружочков, палочек, завитушек, которые упорно не хотели запоминаться. Казалось, они насмехались над ним: куда-то пропадали, выпрыгивали из самых неожиданных мест, кривлялись, пританцовывали, но никак не хотели складываться в правильном порядке...

— Нет-нет, у большой "ню" перекладина скошена вправо, а не влево... — Геракл терпеливо объяснял, наверное, уже в сотый раз своему ученику. — Почему ты рисуешь именно так?

— Не знаю, — пожал плечами славянин. — Само как-то получается... Я понимаю, как правильно, но рука сама выводит не так...

— Ладно, — смилостивился грек. — Раз понимаешь, значит, потом напишешь правильно. Сейчас тебе надо временно перестать о нем думать...

Испытание продолжилось снова... У "ученика" уже разболелась голова от нарастающей усталости. Он успел тихо возненавидеть "алфавит".В тот момент больше всего на свете ему хотелось размяться, пробежать во весь дух по пояс в траве, нырнуть в реку, напиться студеной воды: жара была удушающей, палящей...Но ему страшно не хотелось казаться "слабаком", поэтому он с завидным упорством, высунув язык от усердия, продолжал выводить изрядно надоевшие ему буквы, что получалось у него все хуже и хуже...

— А у маленькой "ро" хвостик только совсем немного изгибается, — вновь сделал замечание "учитель". — А у тебя получается какой-то локон.

— Да я не понимаю, как его вообще рисовать! — жалобно простонал Иван. — Может, ну его, этот изгиб? Все равно я и так запомню, что этой ерундой обозначается что-то рычащее.

— Да ты, я смотрю, все у меня уже переделал, — хмыкнул грек. — И "дельте" подрисовал тараканьи ножки, и от "сигмы " оставил только какую-то повернутую подкову... Жука еще тут какого-то нарисовал... Ты что с "бетой" сделал, окаянный!

— Я...я просто устал... — еле слышно признался славянин. У него уже не было сил держаться, измученный ум требовал отдыха. — У меня уже в голове все путается, туман стоит. Может, хватит? Я уже видеть не могу эти крючки-закорючки...

Геракл тепло улыбнулся, ободряюще приобнял своего изможденного ученика... и неожиданно запечатлел на его щеке мягкий, теплый, невинный детский поцелуй.

— Ч...что это было? — ошеломленно спросил Ванечка, заметно розовея и невольно трогая щеку.

— Просто ты — настоящий молодец, — ободряюще похлопал его по плечу Геракл. — Только не сдавайся. Понял? Никогда не сдавайся! Ты хорошо начал...

— Да в каком месте хорошо? — удивился русич. — Ты, наверное, врешь! Я выглядел, как набитый дурак...

— На самом деле нет, — заверил его грек. — Все через это проходят. Хочешь — верь, хочешь — нет, но у меня было еще хуже. Дядя Константин заставлял меня по многу раз писать каждую букву, которая у меня не получалась. То есть, половину их. У меня потом рука просто отваливалась...

— Правда?

— Конечно! Только ты не бросай начатое... У тебя все получится! — улыбнулся Геракл. — Но сейчас... Я вижу, ты и правда устал, — получив утвердительный ответ, он продолжил: — Давай просто посидим?

Молчание воцарилось снова. Но оно уже не было неловким, как с самого начала, скорее, умиротворенным. Двое мальчишек просто сидели и наслаждались багрово-золотистым, полыхающим закатом, звонкими криками стрижей, ароматами скошенной травы, догорающего где-то неподалеку костра... Из дома доносились веселые разговоры, пение в два голоса да нарочито-строгие окрики "Константин!", легко сменявшиеся на чуть приглушенный, серебристый смех, чье назначение пока еще так непонятно детскому уму...

Это было около тысячи лет назад.