2.
Широкими жестами я разгребал банки и коробки, загромоздившие полку, в поисках заветной дозы кофеина. Периодически я чувствовал укоризненный взгляд Уэльса между лопаток, но уверенно делал вид, что не замечаю, какой дикий бардак развожу в аккуратных кухонных шкафчиках.
Попутно я отстраненно вслушивался в беззаботную болтовню Уэльса и Ирландии, которые пили чай, сидя за широким дубовым столом. Честно говоря, к ним я испытывал гораздо более теплые чувства, чем к Англии – забавные, веселые ребята, которых будто и не слишком тяготила тирания Артура.
— К Англии вчера приходил Франция? – спросил Ирландия и, наверняка, как обычно, обхватил ладонями теплую кружку.
— Ага, — Уэльс фыркнул от смеха. – Но они только повздорили немного и разошлись.
Их спальни располагались рядом с комнатой Англии. Я же когда-то давно предпочел занять три просторных помещения в другом крыле, окнами на север. И еще ни разу не пожалел об этом выборе – чем дальше от Артура, тем меньше желания душить кого-нибудь до предсмертного хрипа.
— Англия давно к себе никого не приводил…
Я продолжал ожесточенно шарить на полке. Сколько тут ненужных вещей, черт…
С тех пор как Артур рассорился с Америкой и тот начал демонстративно пить кофе, игнорируя чай бывшего опекуна, кофе исчез из нашего британского дома окончательно. Как будто его всосал в себя вездесущий английский туман.
Хотя мы все равно продолжали иногда его пить – мерзкую, растворимую бурду. Ирландия смешивал его с собственным виски и засыпал кошмарным количеством сахара – честное слово, не знаю, как он это пьет. Уэльс заливал молоком. А я разносил к чертям всю кухню, потому что никак не могу найти эту проклятую банку.
— Ну, у него вообще никогда не бывало особо много… гостей.
Оба брата прыснули от смеха, не переставая трещать, как экзальтированные девицы.
— Мне кажется, он слишком… слишком сноб, чтобы крутить романы чаще, чем раз в десять лет.
— Ты, кстати, не замечал, он предпочитает рыжих парней, — Ирландия понизил голос. Не потому, что он боялся, что Англия услышит, а просто так было интереснее.
Моя рука невольно дернулась, и жестяная, раскрашенная яркими цветами, явно индийская банка с заваркой свалилась с полки – я едва успел ее поймать.
Рыжих? Детки несут какой-то бред.
— Не знаю, — вяло протянул Уэльс, который теперь все свои силы направлял в карающий взгляд. Конечно, порядок ведь ему наводить. – Я не слишком присматривался к тем редким персонам, которых Англия к себе водит.
Обшарив третий шкаф и не обнаружив там даже намека на кофейный запах, я все же сдался и с широкой улыбкой развернулся к братьям.
— Ничего удивительного, рыжий цвет ведь чертовски привлекателен, да?
Ирландия рассмеялся, а Уэльс лишь продолжал укоризненно сверлить меня огромными блестящими глазами.
— Извини за бардак, братишка, — прежде чем покинуть кухню, я участливо хлопнул его по спине. Это единственное, чем я мог ему помочь в данной ситуации.
Я шел по коридору, зарывшись пальцами обеих рук в свои и без того всегда растрепанные, огненно-рыжие волосы. Англия постоянно смотрел на них с каким-то осуждением во взгляде, словно это чересчур яркое, насыщенное пятно портило роскошно блеклую обстановку его дома.

***
Серые, до отказа набитые дождем и молниями тучи висели так угрожающе низко, что где-то глубоко в груди вновь просыпался суеверный страх перед небом.
Как будто он когда-то по-настоящему засыпал.
Услышав звук открывающейся двери, Артур оглянулся. Он стоял у своего огромного, древнего, как понятие монархии, платяного шкафа и держал в руке светло-серую рубашку.
— Где мой «Родни Стоун»? Опять ты взял?
— Решил перечитать английскую классику? — поинтересовался Артур, и сама сухость его голоса превращалась в оскорбление.
— Конан Дойль был шотландцем.
— Сэр Артур Конан Дойль, с твоего позволения, был английским писателем.
— Просто заткнись и верни мне книгу.
— Я ее не брал. Спроси у Ирландии.
Аккуратно разгладив все складки на рубашке, Англия повесил ее в шкаф и прикрыл дверцу – один черт знает, как эта антикварная дрянь еще не развалилась на сотню роскошных щепок.
— Кстати, — Артур отвернулся, развязывая галстук. – Ты помнишь, какой завтра день?
Я сосредоточенно пялился на его ровную спину. Идеальная осанка была достойна отличницы воскресной школы.
— Мм… нет, — наконец ответил я.
— День официального вступления в силу «Акта о Союзе».
— А, да, вспомнил. День, когда образовалась Великобритания, и мне пришлось переехать к тебе?
Великобритания была нашим с тобой союзом. Великая Британия. Вот только величие она принесла лишь тебе, а я чувствовал, что тону в зыбучих песках. Захлебываюсь этим песком, задыхаюсь, теряю себя, исчезаю совсем, без остатка, под влиянием твоей политики, твоего языка, твоей аристократии. И я не верю, что ты не читаешь сейчас мои мысли, ведь они пропитали своим ядом этот чистый весенний воздух.
— Тебя никто не заставлял, — да ладно? – Так что просто захлопнись, хорошо?
— Только не говори, что хочешь отпраздновать заключение нашего союза? Это так мило, братишка, а я-то всегда считал тебя бесчувственным словарем этикета.
Неприязненная усмешка колола мои губы, и какая-то часть меня желала проглотить ее. Но я бы определенно подавился.
— Мне ничего подобного и в голову не приходило, — холодно отозвался Артур, все еще стоя спиной ко мне и продолжая возиться со своим галстуком.
Но даже сгущающиеся сумерки не скрыли, что покраснел уже и его затылок. Эти вспышки негодования и смущения всегда так отчетливо горели на его бледной коже.
Три стремительных шага утонули в мягком ворсе ковра, но все же Англия успел обернуться, когда я подошел к нему вплотную – услышал мое дыхание или то, как трещат мои ребра под настойчивыми ударами сердца.
— Что? – Артур прекрасно умел владеть собой. И хотя щеки его все еще полыхали от прилившей к ним крови, он выглядел, звучал и даже пах совершенно спокойно. Скучно. Бесцветно, как обычно.
А мне так хотелось, чтобы он дрожал от ярости, негодования, стыда, чего угодно. Чтобы колотился в холодные стенки своей непроницаемой маски и смотрел, смотрел, смотрел на меня зелеными глазами, которые – я прекрасно знаю – могут быть невероятно огромными и яркими.
— Я рад, что ты вспомнил об этом дне, — проговорил я.
Эти слова стали в сотню раз лучше, приправленные легким, как рябь на водной поверхности, взволнованным выражением, промелькнувшим где-то под короткими ресницами Артура.
— Я просто случайно посмотрел на календарь, — ровно, будто заученный ответ, произнес он. – Не думай, что это стоит расценивать как проявление симпатии с моей стороны.
— Это – нет, — согласился я. – А вот твои покрасневшие щеки – уже другое дело.
— Просто здесь жарко.
— Врешь.
— Возвращайся в свою комнату, Скотт, уже поздно.
Сделав еще один шаг вперед, я всем телом толкнул Англию, прижимая к стоявшему позади комоду. Наверняка, все его ящики были забиты педантично ровными рядами галстуков и белых перчаток.
— Ирландия сказал, — тихо поведал я, прижимаясь к его уху и положив одну руку на остро очерченную скулу, — что ты предпочитаешь рыжих парней.
— С чего он взял? – критично поинтересовался Артур.
Я медленно поглаживал подушечками пальцев его гладкую кожу, чувствуя, как оглушительно колотится пульс в каждой клеточке его ухоженного тела. Хотелось выхватить его сердце из груди и всей ладонью ощутить, как бешено оно дергается сейчас.
— Его комната прямо напротив твоей. Наверняка, он многое видел и слышал.
— В любом случае, тебя это не касается. Мне уже больше тысячи лет, и я думаю, что заслужил свое право изредка проводить досуг так, как хочу. Это случается не настолько часто, чтобы волновать кого-либо помимо меня самого.
Этот запах. Запах волнения и еле сдерживаемого тяжелого дыхания. Он был таким плотным, что его хотелось пить огромными, жадными глотками, чувствуя, как он стекает по губам и подбородку. Больше этого я, наверное, жаждал только вгрызаться в страх Англии.
Да, его элегантный, великосветский страх просто обязан быть восхитительным на вкус. И я бы с удовольствием слизал его с дрожащей чистой кожи.
Одной рукой продолжая настойчиво гладить скулу Артура, другую я положил на его спину, чуть выше поясницы. Концы его светлых волос слабо вздрагивали от моего дыхания.
Он попытался отстраниться, но от этого тяжелый комод только стукнулся в стену.
— Тише, братишка, иначе из соседней комнаты придет Уэльс и начнет отчитывать тебя за то, что портишь обои, — доверительно шепнул я ему на ухо.
— Скотт, просто отпусти меня, пока я не надрал тебе задницу.
А я уж и забыл, что ты умеешь так выражаться, родной.
— Боюсь, что в честной рукопашной тебе меня не одолеть, — произнес я, выливая в его уши тонны притворного сожаления.
Его ладони – как всегда холодные и твердые – уперлись мне в грудь, но отчего-то давили не слишком сильно, словно вся прикладываемая сила таяла еще где-то на уровне предплечья.
— Я никогда не говорил, как мне нравятся твои запястья? – я прижался губами к его виску, чувствуя, как бьет меня по лицу его пульс. – Их так легко сломать.
— Тебе тогда просто повезло.
— Я ведь разбил тебя в пух и прах тогда, почти семьсот лет назад, при Баннокберне. Ты должен радоваться, что отделался только треснувшим запястьем.
Приоткрытые губы скользили по коже Англии. Это были не поцелуи, а просто попытка «держать руку на пульсе». Он слишком хорошо владеет своим голосом, своим лицом, но контролировать все тело он не в состоянии. И если прижаться как можно ближе – ему ни за что не удастся меня обмануть. Потому что я чувствую, как сжимаются его легкие и трясутся вены.
— Чего ты от меня хочешь? – ровный, спокойный голос. А я почти слышал, как колотится кровь в его ушах.
Чуть повернув голову, я почувствовал на своих губах его теплое дыхание – горький яд. С какой радостью ты отравил бы меня им, если бы мог, да?
Я упустил тот момент, когда мой приоткрытый рот накрыл его губы, и оглушительная волна окатила меня с головой. Вакуум, содрогающийся от мощных ударов сердца. Руки Англии были зажаты между нашими телами, и комод снова стукнулся о стену – и я очень надеялся, что он покарябал эти благородно-зеленые обои.
Тонкие губы раскрылись под натиском моих, впуская внутрь – язык к языку. Его зубы, и нёбо, и то, как судорожно и рвано он пытался дышать через нос, запрокинув голову, потому что все еще – такой сильный, властный, влиятельный – был ниже меня. И дрожал в моих руках, как котенок, как загнанный в угол зверь.
Я гладил языком его язык, а рука, до этого лежавшая на его скуле, скользнула в его волосы – ослепительно золотистые, как у принцесс из старых преданий.
Хотелось впиться пальцами в его горло, чтобы чувствовать, как он будет задыхаться и хрипеть прямо в мой рот. В мой чертов рот, который продолжал говорить по-шотландски, даже когда Англия так разъяренно запрещал это делать.
И он отвечал на мой поцелуй, впиваясь в мои губы, вжимаясь в мое тело так яростно, словно хотел пройти сквозь меня. Ни следа его обычной сдержанности, которой он обливал меня, как ледяной водой.
Я отстранился, только когда дыхание сбилось окончательно. Артур вытер тыльной стороной руки губы – влажные, блестящие, раскрасневшиеся, а взгляд его оставался пустым и застывшим, словно вместо меня перед ним было лишь расплывчатое пустое место.
— Только не говори, что никогда не хотел этого, — усмехнулся я, касаясь пальцем своей губы, на которой медленно таял теплый вкус Англии.
— Ты переоцениваешь свою значимость, Скотт.
Его дыхание еще не пришло в норму, и это делало его голос чуть хриплым, сбивчивым, потрясающим.
И Артуру явно нравилось произносить мое имя в каждой второй реплике. Интересно, он сам это замечает?

***
Следующее утро было таким же свинцово-пасмурным. Как и любое утро, державшее в своих ладонях наши острова. Порой мне казалось, что на свете и не существует места, не отделенного от солнца серой грозовой завесой.
Когда я спустился на первый этаж, Ирландия, Уэльс и Англия уже были там, и сонный утренний разговор вяло метался по чисто убранной комнате.
— Брат, — я обнял Англию за плечи, прижимая к себе, и потрепал по светлым волосам. – С праздником.
— Отпусти, Скотт, — Артур оттолкнул меня, сердито поправляя смявшуюся рубашку.
Но я успел почувствовать, как напряглось, словно цепенея, его тело в моих руках – будто он пытался стать еще более пустым заносчивым бревном, чем обычно. А когда Англия выходил из комнаты, я проводил его насмешливым взглядом – уверен, он чувствовал это. Как дуло пистолета, прижатое к затылку.

— И, что, ты даже ничего мне не подаришь? – я настойчиво преследовал Англию практически весь сегодняшний день. Я уже говорил, что мне здесь смертельно скучно?
— Скотт, отвали. Просто отвали, — произнес Артур, даже не оборачиваясь.
Он замер посреди своего кабинета – прямо в центре угловатого узора на паркете – и, чуть хмурясь, быстро набирал стилусом на экране смартфона какое-то сообщение.
Я закрыл за собой дверь, замок надрывно и громко щелкнул, автоматически запираясь.
— Тебе что-то нужно?
— Немножко твоего английского общества? – я выгнул одну бровь. Найди в этих словах глупую шутку.
— Я серьезно, Скотт.
— Опять.
— Что? – он отложил смартфон на гладкую поверхность стола, где царил педантичный, патологический порядок. С каким выразительным грохотом этим книги, ноутбук, бумаги могли бы лететь на блестящий дубовый паркет.
— Ты опять повторил мое имя, — пояснил я.
— Это запрещено?
— Нет, но ты произнес его сегодня уже двадцать два раза.
— Ты прав, мы слишком часто разговариваем, — Англия повелительно махнул ладонью, хотя сомневаюсь, что он сам знал, что именно хотел сказать этим жестом.
У меня в руке была зажата тяжелая бутылка лучшего шотландского виски, который я только смог сегодня достать. Темно-золотистая жидкость плескалась, загнанная между толстыми стеклянными стенками, словно расплавленный янтарь, и я уже почти ощущал ее горьковатый, бесподобный вкус у себя под языком.
— Нет, просто ты слишком часто повторяешь мое имя, — возразил я и, подойдя вплотную к безмятежному Артуру, поставил бутылку на стол. – Оно тебе нравится? Скотт, Скотт…
Давай, повтори, я хочу услышать это. Не обычный прохладный оклик, а тот шепот, который пробирает до самого мозга костей.
— Что тебе от меня нужно? – снова спросил Англия, устало глядя на меня.
— Выпьем? – предложил я.
— Не хочу.
— Но это ведь ты вспомнил, что сегодня день нашего официального объединения.
— Просто случайность.
Его голос дрогнул. Предательски и восхитительно, как трещина на вазе богемского хрусталя. Неужели твое сердце еще иногда оттаивает?
Я положил ладонь ему на шею и притянул к себе, касаясь губами острого подбородка. А он продолжал стоять неподвижно, скрестив на груди руки, и никак не реагировал. Чертова мраморная статуя, застывшая в осознании собственного художественного совершенства.
Кончик языка прижался к подбородку – спровоцировать, раздразнить. Мне хотелось, чтобы Артур дрогнул, совсем чуть-чуть дрогнул по направлению к моим губам – крохотная векторная стрелка.
Давай же. Мне так нравится заставлять тебя.
— Хочешь, чтобы я ушел? – спросил я, касаясь губами его щеки. – Только скажи. Ты ведь знаешь, я – покорный, смиренный брат.
Его горло нервно сжалось – словно Англия проглотил кислый смешок.
— Нет, останься.
— Звучит, как приказ, — если бы только мои слова могли вспороть его черепную коробку.
— Так и есть. Хоть ты и не желаешь признавать этого, ты все же мой подчиненный, а значит, должен делать…
Англия сбился, и растерянное выражение, которое он тщетно пытался потушить, мелькнуло все же в огромных зеленых глазах.
Я никогда не давал тебе вести подобные речи слишком долго, да, брат? Я никогда не давал даже додумать их до конца.
Но сегодня ведь праздник, разве нет?
Я взял со стола бутылку – янтарная субстанция плескалась внутри, вжимаясь в стенки. Как будто сгустившийся рассвет. Открыв ее, я поднес узкое горлышко к губам – знакомый букет ароматов ударил в нос – и сделал пару мелких глотков.
Я предпочитал пить виски из «тюльпанообразных» бокалов – окатывать тонкие стенки сверкающей жидкостью, наблюдая, как она заполняет собой все пространство, жадно поглощая воздух. Чуть наклонять бокал то в одну, то в другую сторону, чтобы виски переливался янтарными волнами. Вдыхать сильный, резкий запах. И только потом пробовать первый глоток, чувствуя, как знакомый – теплый и вязкий, как расплавленное золото, — вкус обволакивает мой рот, горло и оттуда рассеивается по всему организму.
Но сегодня ведь праздник.
Я сделал третий глоток, под пристальным взглядом Англии, и только после этого, приподняв руку, неспешно вылил все содержимое пузатой бутылки на истерзанную монархией английскую башку.
Артур лишь прикрыл тусклые, зеленые глаза и даже не вздрогнул, пока терпкие капли неровными узорами скатывались по его гладкой коже. Намокшие, пшенично-светлые пряди волос прилипли к вискам, лбу и шее, с подбородка срывались частые осколки виски и, сверкая, сияя, обрушивались на белоснежную ткань рубашки.
Янтарные ручейки стремились вниз, вниз, вниз – с макушки, с непослушных растрепанных волос, к кожаному ремню с элегантной металлической пряжкой. Я мог бы смотреть на это вечно.
Последняя капля сорвалась с кончика носа и упала на тонкую нижнюю губу. Артур слизнул ее, все еще не открывая глаз.
Он был похож на мокрого кота.
— Сильно же я тебя раздражаю, если ты не пожалел такого хорошего виски.
— Ты даже не представляешь, насколько, братик.
— Теперь я пахну, как заправский алкоголик.
— Ты пахнешь гораздо лучше, чем когда-либо за всю свою паршивую жизнь.
Я вдохнул глубже, позволяя острому, тонкому аромату впиваться в мои легкие. И он проталкивал сквозь меня пульсирующее желание ощутить этот вкус на языке.
Подавшись вперед, к промокшему, апатичному телу Англии, я коснулся губами его щеки, чувствуя, как скользят по его коже мелкие капли виски. Провел кончиком языка по скуле – слизывать, пить этот вкус, ощущая, как все чаще и чаще вздымается грудь Артура.
Его рука легла мне на плечо, слабо сдавив, словно он сам все не мог понять – оттолкнуть меня или привлечь ближе. Но все же он откидывал назад голову, позволяя мне лизать-лизать-лизать его шею, и от его пронзительной податливости виски приобретал поистине изумительный вкус.
Англия слабо охнул, когда я, чуть приподняв, посадил его на стол. Заливая мелкими каплями виски все эти паршивые документы, и эту полированную столешницу, и всю политику Артура.
Губы скользнули по скату ключиц к ямке посередине – Англия запрокинул голову так, что в его позвоночнике что-то хрустнуло. Мне было плевать. Я только продолжал слизывать, всасывать в себя этот бесподобный, влажный вкус его кожи.
Знаешь, что самое приятное, Арти?
Язык прочертил неровную дорожку до подбородка.
То, что ты так отчаянно стараешься сдержать себя…
Двинулся по скуле, к уху, где от прилипших к коже мокрых волос вкус виски становился особенно ярким.
…и не можешь.
Я осторожно прикусил мочку уха Англии, и судорожный вздох вырвался сквозь его плотно сжатые зубы – такой тихий, что почти растворился в воздухе, прежде чем я сумел его поймать.
Артур сжал коленями мои бедра, уже обеими руками обнимая меня за плечи.
— Всегда мечтал разбить тебе нос об этот самый стол. Было бы просто охрененно, — я лизнул его за ухом. – Чтобы каждый раз, находясь здесь, ты вспоминал меня. Чтобы каждый раз, глядя на любой письменный стол, ты думал обо мне, — я снова начал целовать его шею, захватывая губами и зубами разгоряченную кожу. – На встрече со своим, будь он проклят, премьер-министром, на аудиенции у старухи-королевы, на заседаниях Большой Восьмерки. Только обо мне и о том, как долго и тщательно я могу выколачивать из тебя всю твою дурь.
— Ублюдок, — выплюнул Англия и так сжал мои плечи пальцами, что я невольно дернулся.
В его бледные губы въелась усмешка. Та, которой я никогда раньше у него не видел. Та, которой каждое утро встречало меня мое собственное отражение в зеркале.
Мы похожи больше, чем привыкли думать.
Я провел ладонью по его бедру, чувствуя, как напряжен каждый мускул, когда он так сильно сжимает меня ногами. Рука скользнула на внутреннюю сторону бедра, и пальцы Артура на моем плече чуть дрогнули.
— Скотт… — вырвалось тихо, словно с самого дна пропитанных английским туманом легких.
Моя ладонь двинулась чуть выше – я только сейчас заметил, что даже не дышал последние несколько секунд – и накрыла его пах.
— Как давно ты хотел этого? – шепнул я на ухо Англии, сжимая твердый член сквозь плотную ткань брюк.
— Иди к черту, Скотт.
Пряжка ремня поддалась с трудом, и пальцы, словно онемевшие, не сразу справились с пуговицей и молнией, но все же скользнули под тонкую ткань белья и сжали твердый, горячий ствол.
Артур всхлипнул, уткнувшись лицом мне в шею.
Умоляю, повтори этот звук. Что я должен для этого сделать? Так? Или… вот так?
Ладонь двигалась уверенно и резко, и я всем телом впитывал мелкую дрожь, которая била тело Англии.
— Когда у тебя последний раз кто-то был?
— Тебя это не касается, — его нервные пальцы запутались в моих волосах, исступленно сжимая их у самых корней.
— Не груби, родной. Мне, правда, интересно.
От ритмичных, быстрых движений начинало уставать запястье, но я чувствовал, как грудь Артура разрывается от лихорадочных вздохов, которые он пытается удержать, и это, черт побери, стоило…
— Много лет назад… не помню точно, сколько… много…
— Слишком занят заботами о доме, м, Арти?
— Заткнись, — прошипел Англия.
Он кончил через пару минут, болезненно выгнувшись в моих руках, еще более бледный, чем обычно.
— Ненавижу тебя, — хрипло выдохнул он.
Никогда раньше я не пьянел от собственного виски так, как в тот вечер.