Страница первая

- Урок окончен, птички мои, au revoir.
Я стряхнул с пальцев белые следы мела, вслушиваясь, как за моей спиной толпа семнадцатилетних английских оболтусов покидает класс. На доске распустившейся лилией цвела схема основных литературных направлений девятнадцатого века.
- Мистер Бонфуа…
Я закатил глаза и с неохотой обернулся. «Мистер»… Слышала бы это моя матушка, коротающая дни на сцене Комеди Франсез в Париже, мигом бы вычистила мылом рты ненавистных британцев, чтобы не смели так обращаться к честным французам.
Передо мной стоял невысокий парень с взъерошенными светлыми волосами и ухоженными руками. Школьная форма, чистая и отглаженная, сидела на нем идеально – идеально аккуратно и идеально тошнотворно.
Артур Керкленд. Его упрямые зеленые глаза преследуют меня в самых страшных кошмарах.
- Да? – я добродушно улыбнулся. Гены матушки-актрисы всегда просыпались в нужный момент.
- Отец разговаривал с Вами вчера насчет репетиторства. Для поступления в университет мне нужны более глубокие познания в английской литературе, чем те, что предусмотрены школьной программой.
- В литературе, как в любви, птичка моя, важны близость и чувственность, а вовсе не штудирование учебников.
Щеки Артура вспыхнули, и он недовольно поджал губы, теребя пальцами рукав форменного клетчатого пиджака.
- Я серьезно, мистер Бонфуа.
«Месье», тысяча чертей, неужели тебе так сложно сказать «месье»?..
- Полагаю, у меня нет выбора? Хорошо, - вздохнув, я обвел взглядом опустевший класс. – Два раза в неделю пойдет? В среду и пятницу в пять вечера?
- Не очень удобно.
- Другого предложить не могу.
- Можете, но не хотите.
- Ты чересчур умен для англичанина. Так что? Согласен на это расписание?
- Да, мистер Бонфуа.
Ррр…

***
Холодный осенний дождь четкой дробью, совсем по-военному стучал по крыше, а от резких порывов ветра трещали и стенали старые оконные рамы.
- И все же я считаю, что правильнее было бы заниматься в школе, а не у Вас дома, - мальчишка недовольно нахмурился.
- Меня тошнит от этой школы, и потому, mon cher Arthur*, я не хочу торчать там на час больше, чем обязан.
Мы расположились за письменным столом в моем кабинете. Там, среди деревянных шкафов, таких теплых в солнечную погоду; в окружении книг – новых, в хрустящих глянцевых обложках, или старых, с потрепанными бархатистыми страницами – я чувствовал себя спокойнее. Единственный уголок всей – будь она трижды проклята – Англии, где можно было расслабиться.
- Вам здесь явно не нравится. Так почему же Вы не вернетесь во Францию? – спросил Артур. Именно за этот вот проедающий до мозга костей взгляд в упор мне иногда хочется треснуть его по голове чем-нибудь тяжелым.
- Меня там никто и ничего не ждет, - произнес я нараспев, откидываясь на спинку кресла. – Но мы здесь собрались не для изучения моей биографии, не так ли? Начнем с «Беовульфа», пожалуй, эти знания тебе пригодятся. По-древнеанглийски читать умеешь?
По лицу Артура проскользнула рябь растерянности, но он тут же снова нахмурился и поджал губы – кажется, это был его любимый жест. Как типично для подобного зануды.
- Не очень, но думаю, что научиться смогу быстро.
- Тогда будем читать в переводе, - протянул я, игнорируя его последние слова. В конце концов, я не обязан преподавать мальчишке его же родной язык. – Но расскажи сначала, что ты сам знаешь об этом произведении.
- Эпическая поэма, написана, предположительно, в восьмом веке, но оригинал не сохранился. Рассказывает о скандинавском герое, Беовульфе, который сражался с мифическими чудовищами, - сухо отчеканил Артур.
- Неплохо, малыш. Особо задерживаться на обсуждении «Беовульфа» мы не будем, но кое-какие места разберем, - я поднялся на ноги и, достав с одной из верхних полок нужную книгу, не глядя кинул ее Керкленду. – Открывай восьмую страницу и читай вслух.
- Потрепанная, - прокомментировал Артур, рассматривая обложку. – Хотя не такая уж и старая. Вы часто ее читали?
- Она весьма занятна, maudit obstiné Britannique**.
- Я знаю французский не так плохо, как Вам кажется.
- Est-il possible?
- Oui, monsieur Bonnefoy***.
Не сдержавшись, я расхохотался, замерев посреди комнаты.
- Ладно, малыш, оставь свои лингвистические шутки для другого случая. Восьмая страница, - напомнил я.
Я медленно бродил по кабинету, вслушиваясь в ровный, сухой, словно продезинфицированный голос Артура – в его устах одно из величайших произведений древности звучало некрологом. Кажется, у одного чопорного англичанина серьезные проблемы с выражением эмоций.

* mon cher Arthur - мой милый Артур
** maudit obstiné Britannique - проклятый упрямый британец
***- Est-il possible? - Неужели?
- Oui, monsieur Bonnefoy. - Да, месье Бонфуа.

***
- Думаю, на этом обсуждение Чосера можно закончить, - я расслабленно откинулся на спинку кресла, прикрывая глаза. – Мы и так сегодня задержались дольше обычного.
- Ничего страшного. Это было интересно, - сдержанно отозвался Артур.
Вот уже месяц эти индивидуальные занятия протекали, словно вода сквозь пальцы – мягко и совершенно бесполезно лично для меня. Но была одна причина, по которой я еще не бросил все это – Артур действительно любил поэзию. И хотя он старался этого не показывать, и вообще он был для меня квинтэссенцией всего британского, дотошного и занудного – я видел все же, как осторожно он касается книг, как гладит, задумавшись, переплет, как пробует на вкус каждую строчку, каждую метафору, каждое слово. Как перехватывает у него дыхание, когда этот вкус становится особенно ярким.
Девять лет назад, в его возрасте, я был таким же.
- Ты так неодобрительно на меня косишься весь день, - заметил я, наблюдая, как Артур убирает книги в сумку.
- Извините, мистер Бонфуа.
Я недовольно закатил глаза – когда-нибудь это обращение точно станет причиной моей ранней седины.
- Во мне сегодня что-то не так? – продолжал допытываться я.
- Просто мне кажется, что сиреневая рубашка - не самая подходящая одежда для учителя, - ответил он, упрямо нахмурившись. – Это вульгарно.
- Вульгарно - только то, что тебе не идет, мой милый друг, - произнес я назидательно.
- И все же я считаю слишком яркие расцветки неприемлемыми в официальной обстановке, - продолжал гнуть свое Артур.
- Если я буду подчиняться твоим правилам, то просто умру от скуки в этой дыре для обреченной английской молодежи.
- Это Вы так нашу школу именуете?
- В точку.
- Зачем Вы вообще стали учителем? Вы постоянно жалуетесь, как Вам надоела эта работа, да и зарплата не такая уж высокая...
- «Ему милее двадцать книг иметь, чем платье дорогое…» - протянул я строчку из Чосера.
- «И, бедняком предпочитая жить, хотел учиться и других учить»? – Артур выжидательно вздернул темные брови, цитируя ту же главу, что и я.
Пронзаемый его острым, беспощадным, зеленым взглядом, я трусливо пожалел, что начал приводить именно эти строки. Такое ощущение, что сквозь меня вдруг прошел порыв ледяного ветра.
Этот парнишка определенно слишком умен для англичанина.

***
Осень распускалась нехотя, изящно, капризно, словно чайная роза. К ногам прохожих золотисто-красным шлейфом опадали листья, но их тут же прибивал к земле непобедимый британский дождь, смешивая хрустящие осколки лета с вязкой грязью улиц.
«Терпеть не могу Англию» - проносилось в моей голове, пока я брел по тротуару, запрокинув голову и рассматривая серое, затянутое бледными, еще почти летними тучами небо.
Артур ждал меня в кофейне, расположенной на первом этаже дома, где я снимал квартиру. Ощетинившиеся на весь свет пшеничные волосы невозможно было не узнать, равно как и тонкие, бледные пальцы, нетерпеливо, но мерно стучащие по краю чашки с остатками кофе.
- Извини, я опоздал, - я опустился на соседний стул.
- Стоило предупреждать заранее, - пробурчал Артур. Косой, нетерпеливый взгляд хлестнул по моему лицу.
- Извини, - повторил я, улыбаясь. – Может, тогда проведем занятие здесь? С меня пара пирожных и чашка чая. Я бы предложил кофе, но боюсь, что двух порций подряд не выдержит твой хлипкий организм, выросший в откровенно нездоровом климате Британских островов.
Артур лишь недовольно фыркнул, отворачиваясь к окну, но с места не сдвинулся, что я воспринял, как согласие.
- Не любишь людей, которые опаздывают? – поинтересовался я, отстраненно рассматривая его профиль. Четкие, чистые линии.
- Я считаю, что пунктуальность очень важна, - уклончиво ответил он. – Хочу чизкейк с карамелью.
Я махнул рукой официанту. Раз обещал – придется угощать.

- Что у нас сегодня? Шекспир? Начнем с сонетов, пожалуй. Ты с ними хорошо знаком? «Твой грех мне добродетели милей, мой приговор - ресниц твоих движенье…»
- «…в твоей вражде понятно мне одно: ты любишь зрячих, - я ослеп давно». Сто сорок девятый сонет.
- В словарных статьях эмоций больше, чем в твоих ответах, малыш, честное слово… Ты так никогда не найдешь себе девушку.
- Извините, мистер Бонфуа, но мне кажется, что это не относится к теме сегодняшнего занятия.
- Ты покраснел…
- Ничего подобного!
- Да покраснел же! Charmant!
- Taisez-vous!*
Листья все так же золотой россыпью слетали с деревьев, темные тучи неприязненно обдавали прохожих мелким, колючим дождем, но что-то неуловимо изменилось в этой осени. Будто агония умирающего лета вдруг просветлела и превратилась в благородную песнь осени, или просто оттенки увядающей травы стали не такими тошнотворными… Мне не хотелось тогда задумываться об этом – передо мной лежал томик Шекспира, и Артур уже листал его в поисках нужных страниц.

* - Charmant! – Прелесть!
- Taisez-vous! – Замолчите!

Страница третья

Уроки уже закончились, и косые, плотные лучи солнца падали сквозь окна в пустой класс. Я бесцельно перебирал какие-то книги у себя на столе, дожидаясь, когда зайдет Артур – утром я обязал его собрать с одноклассников сочинения и принести мне после занятий.
Игры воображения – такие яркие и тонкие. Стоило закрыть глаза – и я видел Артура, в этом солнечном свете, что расползался по нагретому, паркетному полу. Видел, как захлопывается входная дверь – и стук ее гулким эхом разносится по пустому классу. И я смотрю на него – пристально, неотрывно – а он раздраженно и нервно поджимает тонкие, бледные губы. Напряженное изящество линий его силуэта – мне хотелось провести ладонью по этой картине безумного художника, ощутить под пальцами застывшую краску и холст.
Но Артур не был полотном в массивной, старинной раме – и это одновременно радовало и разочаровывало.
Разговор, вкрадчивой трелью разнесшийся по коридору, развеял мое незатейливое видение.
- Мистер Болтон, мисс Грин, здравствуйте.
Голос Артура впивался точно в солнечное сплетение. Когда я успел так привыкнуть к его сухому, четкому звучанию?
- Здравствуйте.
Говорящие – директор, его секретарша и Артур – остановились, не доходя до моего кабинета. И хотя я не мог видеть их, но из-за распахнутой настежь двери слышал все прекрасно.
- Вы к мистеру Бонфуа? – поинтересовался директор Болтон.
- Да, - скупо отозвался Артур.
- В таком случае, Вы не могли бы передать ему вот эти бумаги? Вы нам очень поможете.
- Да, конечно.
- Разве Вы не хотели переговорить с Бонфуа лично? – отчего-то недовольно поинтересовалась Грин.
- Это не срочно, - директор устало зевнул.
- Но на него продолжают поступать жалобы! Он все время заигрывает с родительницами наших учеников, критикует преподавателей французского, постоянно опаздывает, а про его халатность и говорить нечего! Его студенты совершенно не усваивают материал. Это худший учитель литературы из всех, которых я знала! – девушка тараторила, едва успевая перевести дыхание, но ее грубо оборвал резкий, звонкий голос Артура:
- Не смейте! Мистер Бонфуа отличный преподаватель, он знает об английской литературе больше, чем добрая половина англичан, и если его ученики ничего не усваивают, то только потому, что дома им лень открыть книгу и прочитать хотя бы пару страниц из того, что было задано!
- А как насчет его поведения? – от разъяренного голоса мисс Грин, кажется, скоро начнут дрожать стекла. – Вспомните, что говорили о нем и том мальчишке, Уильямсе! Мне кажется, если копнуть поглубже, можно узнать много интересного.
- Не думаю, что стоит верить этим гребаным грязным слухам.
- Мистер Керкленд, - одернул директор. – Прошу Вас, следите за языком. Мисс Грин, идемте, у нас еще есть дела на сегодня.
Коридор заполнился глухим стуком шагов – директор и его секретарша уходили прочь, а Артур приближался к моему классу.
- Не ожидал от тебя, - я улыбнулся.
Керкленд, вздрогнув, замер в дверях.
- Вы слышали? Это отвратительно.
- Не думал, что ты считаешь меня хорошим преподавателем.
Я поднялся ему навстречу, почти неосознанно ступая по полу. Артур был таким красивым, таким удивительно красивым сейчас – что меня, словно наотмашь, ударила мысль «Как я не замечал этого раньше?» Я всегда считал его милым, интересным, и не более того… Но сейчас, когда он стоял напротив, глядя на меня – как всегда – исподлобья, злой от того, что я слышал этот разговор, и от того, что я вижу, как отчаянно он краснеет, – и солнечный свет невесомо проходил сквозь его взъерошенные пшеничные волосы, стекал по гладкой, бледной коже, по всем линиям его образа – упрямый росчерк губ, гордый изгиб шеи, тонкие запястья, длинные пальцы…
- Хватит на меня пялиться, - процедил Артур, первым отводя взгляд. – Хоть я и заступился за Вас, я все же согласен с мисс Грин почти во всем.
- В ее словах нет и доли правды, - я непринужденно улыбнулся и пожал плечами.
- Так я Вам и поверю. И поправьте уже галстук, это просто неприлично.
- Прекрати придираться к моей одежде, у вас, англичан, совершенно нет вкуса.
Злой, изумрудно-зеленый взгляд хлестнул по моему лицу и тут же – почти испуганно или мне только показалось – скрылся в тени густых ресниц.
- Не прекращу, - упрямо возразил Артур и подошел ближе.
Пальцами – тонкими и музыкально длинными – он легко скользнул по ткани моего пиджака, застегнул верхнюю пуговицу рубашки.
Сжал галстук, мимолетом погладив вдоль серых полосок.
Поправил узел, затягивая туже. И еще туже.
- Осторожнее, задушишь, - рассмеялся я и коснулся его запястий, ожидая, что он, как всегда, испуганно отшатнется.
Но его руки даже не дрогнули под моими, позволяя мне сжать тонкие кости и эту пылающую кожу.
- У меня ничего не было с Мэттью Уильямсом, - как бы мимоходом заметил я. – Он просто мой ученик, талантливый мальчик, пишет прекрасные стихи, и я помогал ему готовиться к одному конкурсу. Это все.
- При чем тут он? – Артур упрямо смотрел куда-то в сторону, все еще порываясь затянуть узел моего галстука так сильно, как только позволит ему совесть.
А она позволит даже убить меня, в этом я ни секунды не сомневался.
- Ты ведь злишься из-за того, что сказала эта секретарша?
- Мисс Грин?
- Она терпеть меня не может, потому что как-то несколько месяцев назад пыталась заманить меня в свои сети…
- Можно без идиотских выражений?
- Послушай сначала, - я погладил пальцами его запястья, словно дикого зверька пытался успокоить. – Красивая и отвергнутая женщина может стать страшным врагом, знаешь ли, mon cher. И хотя до нее достаточно быстро дошло, что она не в моем вкусе, она все же сочла это страшным оскорблением, и с тех пор собирает все самые компрометирующие слухи в надежде хоть как-то добиться моего увольнения.
- Между прочим, своим ужасным отношением к работе вы только облегчаете ей задачу.
- Ты так очаровательно злишься… il semble que Je t'aime*.
Он вздохнул – втянул неровно, судорожно воздух сквозь плотно сжатые зубы, но в лице не изменился.
- Не раскидывайтесь такими словами, мистер Бонфуа, - отрезал Артур ледяным тоном. – Мы с Вами понимаем их по-разному.
Мои ладони скользнули по его рукам – вниз, до локтевого сгиба, потом наверх, по худым плечам, на спину – и Артур, удивленно охнувший, оказался в моих объятиях.
- Отпустите… Нас же могут увидеть… Нас неправильно поймут!
Я прижался щекой к его виску, окунаясь в фруктовый запах светлых волос. Артур все пытался оттолкнуть меня, упираясь мне в грудь слабыми руками, а я гладил его по напряженной спине.
В тот момент время словно замерзло. Застыло. Исчезло.
Не было ничего, кроме горячего дыхания, которое срывалось с приоткрытых губ Артура и разбивалось о мою шею. Вдох, выдох. Вдох, выдох.
Равномерно, словно движение качели.
Вверх, вниз. Вдох, выдох. Любовь, не любовь. Вдох, выдох.
Рискну – свалюсь в такую пропасть проблем, которой не видел еще за всю свою жизнь. Не рискну – придется выпустить Артура из объятий.
Вдох, выдох. Вдох, выдох.
Жизнь, смерть.
Когда-то я верил, что любовь способна преодолеть все – и естественно, однажды вечером жестоко в этом разочаровался. Весело было. Но сейчас, когда Артур, сдавшись, наконец, обнял меня в ответ, склонив голову мне на плечо, что-то внутри меня… возродилось? Словно облако пепла вознеслось над давно погасшим кострищем, слилось и распустилось белоснежным листом, которым и было когда-то давно, до огня.
Вдох, выдох.

* il semble que Je t'aime – кажется, я тебя люблю.

***
- Подведем итог? Что ты, в целом, думаешь о «Гамлете»? – я захлопнул книгу и поднял глаза на Артура.
- Это величайшее произведение английской поэзии, и невозможно переоценить его культурную значимость, - бесстрастно отозвался Керкленд.
- Порой я начинаю гадать, серьезно ты или просто издеваешься?
- Совершенно серьезно.
- А жаль. Ты разбил мои надежды на то, что у тебя есть хотя бы дохлое, но все же чувство юмора.
- Извините, мистер Бонфуа.
- Может, когда мы одни, будешь звать меня по имени?..
Артур застыл, болезненно выпрямившись – словно его напряженная спина вот-вот треснет с оглушительным хлопком, – и взглянул на меня искоса и недовольно.
- Прекратите говорить ерунду, мы не можем допускать подобных вопиющих нарушений субординации, - отчеканил он.
Но его руки, которые он так благопристойно сложил на коленях, дрогнули – почти незаметно, словно встревоженные порывом ветра.
- То есть отчитывать меня постоянно – это не нарушение субординации? – я усмехнулся.
- Вам очень весело, да? – Артур поднялся на ноги, разглаживая складки на брюках.
- «Гнев нахмуренных бровей не к лицу красе твоей», - я подошел ближе и провел пальцем по его лбу, до раздраженно изогнутых темных бровей. – «Не любовью ты больна, нет, ты сердцем холодна».
- Байрон? – Артур грубо оттолкнул мою руку от своего лица.
- Да. Ты хороший ученик.
- Не говорите так, будто это Ваша заслуга.
У него были разгневанные, горящие глаза под восхитительно длинными ресницами, и челка неровной россыпью спадала на высокий лоб. И хотя он рычал и кусался, я все же видел, как он сжимается, когда наши лица так близко, что вздохи разбиваются друг о друга.
Интересно, он чувствует мое дыхание на своих губах?
Потому что я его чувствую. Мне хочется ловить ртом этот еще теплый, пропитанный Артуром воздух и пробовать на вкус – хотя бы это, раз большее мне не позволено.
- У тебя удивительные глаза, - произнес я тихо, почти слыша, как мой шепот скользит по его чистой коже.
- Боюсь даже спросить, скольким Вы это уже говорили.
- Как ты можешь быть таким беспощадным к человеку, который признается тебе в любви? Или тебя совсем не трогает Байрон? Тогда, может, Уайльд? «Что ей обет любви простой? Я не напрасно называю ее жестокой красотой».
Я коснулся щеки Артура – кончиками пальцев, как касаются водной глади, тонкого льда, застывшего в воздухе тумана. И все же он отшатнулся, словно от удара.
- Как Вы можете? Как можете говорить обо всем этом так легко и просто, как будто это ничего не значит?! – тяжелое дыхание вырывалось из его горла надрывно, словно причиняло боль. – Врываетесь в мою жизнь, в мою голову, в меня, со своими стихами и французскими словами! И постоянно что-то цитируете, и каждый раз эти слова попадают прямо в цель, ровно, точно, без осечек, хотя от цели уже одни щепки остались! Зачем Вам все это?! Вам настолько скучно, что нужно раздирать меня на части? Хватит с меня Ваших стихов, хватит, слышать больше ничего не хочу!
Я схватил его за руки – упрямого и вырывающегося – и притянул к себе. Он замолчал так резко, что тишина ударила по ушам и зазвенела в разряженном воздухе.
- Артур…
- Пустите.
Неподвижным, обжигающе холодным изгибом замер он в моих руках, и в тот момент больше всего на свете я боялся отпустить его – мне слишком хотелось удержать в своих объятиях и его худощавое тело, и все те слова, которые он прокричал только что.
Если бы я мог достать их из воздуха и сохранить где-нибудь, в старом потрепанном альбоме рядом с выцветшими гербариями и пожелтевшими фотографиями.
- Нет.
- Я хочу домой.
- Я никогда и ничего не говорил тебе просто так. Если и есть в моей жизни что-то искреннее, так это те стихи, которые я тебе читал. Помнишь, еще на одном из наших первых занятий? «Мой приговор – ресниц твоих движенье…»
Настойчивые пальцы прижались к моему рту, заставив замолчать.
- Почему?.. Почему, когда Вы читаете эти стихи, они становятся такими… невыносимыми?
- Потому что, может, тебе все-таки пора начать звать меня по имени?
Пальцы, касающиеся моих губ, обессиленно соскользнули вниз, и Артур прильнул ко мне, поежившись, словно от холода.