Россия продрал глаза ближе к вечеру. По крайней мере, на часах был вечер – в бункере без окон было крайне трудно судить о времени суток навскидку. На соседней подушке сладко похрапывал Джонс, не удосужившийся снять очки и выглядевший неприлично довольным. Иван прикинул, что лучше: продолжить валяться в постели или добрести до холодильника, предвкушающе ухмыльнулся и рявкнул Америке в ухо:
- ДОБРОЕ УТРО!!!
- А-а?! – подскочил тот, лихорадочно оглядываясь. – Твою дивизию, Брагинский! Совсем с ума рехнулся?!
- А у нас когда проснулся, тогда и доброе утро! – невинно улыбаясь, просветил Россия, и тут же огреб подушкой по голове.
- Утро добрым не бывает! – хмуро заявил Альфред и снова рухнул на диван. – Я – спать.
- А мне скучно.
- Могу занять, - Америка скользнул рукой куда-то по бедру русского, намекая на интересные обстоятельства. Иван вылетел из постели как ошпаренный.
- Нет уж, я сам!
- Са-а-а-ам? – ехидно протянул Альфред.
- Ты – озабоченная скотина, Джонс.
- Ну, кто бы говорил… Вообще, по Фрейду, тяга к фаллическим предметам свидетельствует о… в общем, о том самом. А у тебя такая коллекция фаллических ракет!..
- Может, я хочу на тебя то самое положить? – парировал Брагинский.
- Хотеть не вредно, вредно не хотеть, - многозначительно поиграл бровями Америка. – Заинька, ты бы оделся, что ли!

Иван пробурчал что-то нелицеприятное о некоторых, здесь присутствующих, и сунулся в шкаф с одеждой. Их тюремщики озаботились и шмотками: неизвестно с чьей помощью, но раздобыли часть гардеробов каждого из заключенных. Помянув добрым словом неизвестных сообщников Франции и Германии, Россия решил, что уж если и страдать в бункере, то в духе Запада – красиво и с пафосом. Хоть Брагинский и смотрел косо на метросексуалов, но одеваться хорошо умел и любил, хоть и выглядело это несколько эксцентрично. Особенно русскому нравилось выряжаться в духе а-ля фольклор: белая длинная сорочка, темно-вишневое болеро, светлые штаны и обязательно черная ленточка вместо галстука. От такого наряда за километр веяло 19-ым веком, что позволяло одновременно подчеркнуть и уважение к традициям, и собственную национальную принадлежность, и чувствовать себя комфортно в любой ситуации.
И именно эти шмотки Иван нацепил с гордым видом.

Альфред, всё ещё лёжа под одеялом, с любопытством и явным удовольствием наблюдал за одевающимся Брагинским.
- Хоть какое-то разнообразие в одежде, а то постоянно это твоё пальто и шарф… - протянул он. – Кстати, что это за привычка носить всё закрытое?
Россия неопределённо пожал плечами, разглядывая своё отражение в зеркале.
Америка рассуждал дальше:
- Шарфом ты скрываешь шрамы на шее, а пальто, твоя классика жанра… из-за холода? Так промёрз в своей Сибири? Так, насколько я могу судить, ты совсем не такой холодный, каким кажешься. Совсем не холодный, - Джонс усмехнулся, - даже наоборот.

Брагинский начал раздражаться от намёков и такой назойливости не к месту и не ко времени:
- Альфред, тебе потрепаться захотелось или и вправду интересуешься?
Америка, улыбаясь, повернулся на бок, подперев рукой щёку и не отрывая весёлого взгляда от русского:
- Пытаюсь понять тебя, мотивы твоих поступков.
- Не ты первый. Много кто пытался.
- Да-да, я в курсе, «умом Россию не понять» и так далее. Загадочная русская душа, непредсказуемая, непостижимая… Это давно всем известно. Суметь понять тебя – это уже почти завоевать.
- Ну конечно. Кто о чём, а вшивый о бане… Америка, как всегда, в своём репертуаре, - мрачно усмехнулся Брагинский, отходя от зеркала и направляясь к холодильнику. – Неймётся тебе.
- А ты как думал? Я от своих планов никогда не отказываюсь.
Иван злорадно напомнил:
- Ничего не получится, - по крайней мере, в ближайшее обозримое время. Нас для того сюда и упрятали, чтобы до войны не дошло. Так что придётся нам сохранять хотя бы видимость мира. Засада, Альфред.

Джонс слегка помрачнел, выбрался из постели и принялся одеваться. Но очень быстро его физиономия прояснилась, а когда он оглядел себя в зеркале – и вовсе приняла прежнее самодовольное выражение:
- Эта засада не навсегда. Пока есть возможность быть так близко к тебе, я своего не упущу. Буду наблюдать за тобой, день за днём. Хорошенько изучу тебя, твои привычки, твои слабые стороны, прочту твои мысли…
- Разберёшь меня на части и сотворишь очередного Франкенштейна, который захватит для тебя весь мир и принесёт на блюдечке, - завершил Иван. Затем ехидно посочувствовал: – Жертва научной фантастики и собственного кинопроизводства. Ничего, батенька, сейчас всё лечат.

Раздосадованный в очередной раз, Альфред процедил, глядя на него исподлобья:
- Смейся-смейся, хорошо смеётся тот, кто смеётся последним. Я постараюсь получше тебя изучить, Брагинский, и, как только появится возможность послать к чёрту договор, я это сделаю. И тогда берегись, - Джонс мечтательно улыбнулся. – Я завоюю тебя, сделаю окончательно и бесповоротно своим, и буду делать с тобой всё, что захочу.
Россия с непередаваемым выражением лица оглядел разглагольствующего перед ним Америку:
- Ты что-то совсем зарапортовался. Слышал я это уже, и не раз. Ничего нового ты мне сейчас не сказал.

Этот взгляд, полный скепсиса, презрения и откровенной скуки, - мол, вечно одно и то же, ни ума, ни фантазии, - в сочетании с фирменной улыбкой, - окончательно переполнил чашу терпения. Если уж на то пошло, то это самое терпение уже давно ждало момента, чтобы хлынуть через край. Если быть точным – ждало несколько десятилетий подряд.

И вот теперь Альфреда прорвало. Он резко сорвался с места, приблизился к невозмутимо улыбающемуся Ивану вплотную, схватил его за воротник рубашки и заорал:
- Чёрт подери, Раша, как же я тебя ненавижу, ты меня просто бесишь! Я понимаю, почему тебя многие терпеть не могут, - ты заставляешь их чувствовать себя законченными идиотами, не понимающими простых вещей! Такое, знаешь ли, не всем нравится! Ты… ты в грош никого не ставишь, Брагинский! Все для тебя – придурки и тупицы, говорить с которыми наравне ниже твоего достоинства! Можешь ты хоть раз снизойти и понять, что вокруг не ничтожества, и проявить хоть немного уважения?!

Редко кому доводилось видеть Россию, потерявшего над собой контроль. А если и доводилось, то повторения никто не хотел. Весь мир знал, что разозлить Брагинского смерти подобно, - он долго терпит, иногда даже откровенные издевательства. Но стоит ему потерять терпение, и от его гнева спасения не будет. Это знал Германия, знал Франция. В разное время узнав, что такое ярость России, они старались не перегибать палку, чтобы не вывести его из себя. А вот Америке это всё же удалось.

Побелевший от бешенства, Россия схватил Джонса за запястья, заставляя его разжать руки и отпустить воротник.
- На себя посмотри, герой чёртов! – казалось, от его крика трескаются стены бункера. – В своём глазу бревна не замечаешь! Ты хоть раз пробовал увидеть себя со стороны?! Думаешь, никого не бесит твоё вечное тупое самолюбование и выпендрёж на пустом месте, твои непомерные амбиции?! Ты своим поведением всем даёшь понять, что только ты – плод большой и чистой любви, а все остальные пальцем деланые! Ты, чёрт тебя дери, не имеешь права учить меня, как мне жить, как мне относиться к другим! Ты хоть раз был на моём месте, чтобы осуждать меня?! Радуйся, что не был! Радуйся, что не знаешь, как это – лезть под пули, в огонь, едва держась на ногах от слабости, потому что голод отнял все силы! Тебе тысячу раз повезло, что те, кому ты доверял, не предали тебя в трудное для тебя время, и теперь – теперь, годы спустя, не смотрят на тебя свысока! Что ты знаешь обо мне, чтобы осуждать меня, строить планы по завоеванию?! – Брагинский с отвращением отпихнул от себя Альфреда.

- Россия, - сверкнул глазами тот, - не строй из себя страдальца. Если б ты по-настоящему захотел, то жил бы спокойно. Но нет, тебе это не надо – ты сам, сам! – отдал безграничную власть в руки своих правителей, ты считаешь жизни своих людей разменной монетой, и во имя великой идеи о свой державности готов уничтожить на корню весь цвет твоей интеллигенции. Более того, ты готов порвать любого на британский флаг, кто усомнится в твоей победе над Третьим Рейхом, однако тебе и в голову не приходит похоронить по-человечески тех, кто добровольно отдал жизнь за тебя! Твои солдаты до сих пор лежат на полях сражений, Иван! А это, знаешь ли, свинство.

А вот это было уже объявление войны.

- А ты в моих глазах соломинки не ищи. Сам-то тоже хорош: обрек своих солдат во Вьетнаме на моральную смерть – а ведь и они добровольно сражались. Мертвым все равно, а вот живым… И скажи мне, демократ, насколько демократичны двойные стандарты? Ты вопишь на всех углах о неприкосновенности жизни, однако с легкостью купил за три тысячи душ военный билет на Ближний Восток! Думаешь, все так и поверили, что террористы с небывалой легкостью уничтожили ВТЦ?!
- И это мне говорит страна, расстрелявшая сотни безвинных идейной профилактики ради? – гордо вскинул голову Альфред.
- Ты еще мне Грозного припомни, умник. Сейчас двадцать первый век, знаешь ли.
- А ты даже и не споришь с тем, что жизни твоих людей для тебя ничто.
- Разумеется. Одна жизнь не стоит ничего. Это ты живешь на индивидуализме, моя опора – коллектив.
- Эти твои варварские представления…
- Кто бы говорил о варварстве! – зашипел Брагинский. – Уж только не ты! Только у тебя, Америка, женщина может заявить с экрана телевизора, что, будучи замужем, хочет родить ребенка от любовника! Вот это свинство, Джонс – никакого уважения ни к мужу, ни к самой себе! Это, ты хочешь сказать, высокоморально?! Это – признак цивилизованности?!
- Это – свобода выбора! – рявкнул Альфред.
- И на черта такая свобода, которая превращает людей в стадо потреблядей?!
- Это стадо законопослушно, заметь, и крайне ответственно перед государством!
- И у кого из нас рабский народ, интересно? – язвительно поинтересовался Брагинский. – У меня, что хоть ворчит и через силу подчиняется, но всегда имеет свое мнение, или у тебя – прикормленные и одомашненные овечки?
- Мой народ счастлив, - сквозь зубы процедил Америка. – А твой вынужден выживать и ненавидит тебя. И ненавидит обоснованно! У тебя ни к мертвым уважения, ни к живым сострадания не наблюдается. Скажи мне, Россия, тебе воздух еще мертвечиной не отдает, с твоей-то жизнью? А земля от пролитой крови под твоими ногами не стонет?
- Тот же вопрос тебе, Джонс. С твоей политикой на Ближнем Востоке тебе должно быть страшно спать.
- Я борюсь за права человека, империалист чертов.
- Ты за нефть борешься, а не за права.
- За нефть борешься как раз ты. Энергоресурсы да армия – вот все, за что ты можешь купить себе уважение, Россия. А тебе хочется, чтоб тебя уважали, да. И боялись. А это, знаешь ли, комплекс неполноценности вперемешку с паранойей.
- На свои бы комплексы посмотрел, Джонс! Я свои позиции после перестройки восстанавливаю, а ты носишься как кошка с мясом – со своей идеей о том, что тебя все должны любить. И как же тебя раздражает, что я, оказывается, не просто тебя не люблю, но еще и ценности твои не принимаю, - оскалился Брагинский. – Ты обижен на то, что не тебе достались такие природные богатства, как мне, тебя бесит, что я не разделяю твои интересы, что я вообще на тебя не похож. Ты привык получать то, что хочешь, а со мной такого не вышло… И ты пытаешься меня сломить, подчинить, сделать удобным для себя – а сейчас наслаждаешься возможностью хоть как-то меня поиметь. Видимо, считаешь, что сумеешь приручить, - Россия зло усмехнулся. – Кидаться за сексом в объятия врага… Так себя вести может только шлюха!
- НЕ СМЕТЬ!!!

Иван невольно сделал шаг назад: в голове гудело, щеку жгло огнем – у Америки рука была тяжелая. Противники застыли, испепеляя друг друга взглядами.
Рубикон был пройден.

Откуда в руке Джонса оказался пистолет и откуда Брагинский выхватил свой знаменитый кран, осталось загадкой, - казалось бы, тюремщики надежно обыскали свои жертвы. Но, то ли нациям законы времени и пространства не писаны, то ли в гневе обе державы и впрямь могли вершить невозможное, - это и предопределило дальнейшее развитие событий.

Щелчок взведенного курка. Неспешный, словно ленивый замах краном.
Дрожащие в улыбке губы, готовые вот-вот превратиться в оскал.
Свист трубы и выстрел – одновременно.
Старый бункер вновь окрасился кровью…

***
Жаркая темнота сменилась багровыми разводьями перед глазами. Голова нещадно раскалывалась, жутко мутило, отчаянно хотелось сдохнуть. Джонс глухо застонал, поморщился от накрывшей боли и с трудом разлепил глаза.
Мир слегка расплывался – от удара трубой очки улетели в неизвестном направлении. Будь на месте Америки обычный человек, ему бы так раскроило череп, что мама не горюй, однако антропоморфным странам приходилось выдерживать и не такое. Альфред прекрасно знал, что дня четыре, и он встанет на ноги, но эти четыре дня еще надо пережить.
Повернув голову и дождавшись, когда пол с потолком прекратят играть в салочки – даже незначительное движение вызывало круговерть перед глазами – Джонс увидел своего противника. России он стрелял в сердце, и теперь Брагинский лежал в огромной луже крови, неловко повернувшись на бок и сжав в кулак рубашку на груди.
«Дышит или не дышит?»
Джонс неловко подвинулся ближе и цепко ухватил Ивана за запястье, пытаясь нащупать пульс. Пульс не нащупывался и Америка выдохнул:
- Только сдохни мне тут, скотина…
И прикрыл глаза, услышав в ответ еле различимое «обойдешься».
В неконтролируемой вспышке ярости злость сгорела дотла. А кровь смыла ненависть: глядя на давешнего врага, Альфред чувствовал лишь пустоту и давящую усталость.

А ведь до войны они вполне неплохо ладили.

Собрав в кулак все свое мужество и выдержку, Джонс приподнялся и осторожно потянул Россию за рукав:
- На кровать.
- Нет. Простыни… жаль, - слова давались Брагинскому с трудом. – Подарок же.
- Ну твою же мать, Брагинский… - несмотря на своё состояние, Альфред всё же усмехнулся, сфокусировав взгляд на бледном лице. – Одной ногой на том свете, а беспокоишься о шмотках каких-то… Подняться сам можешь? Давай помогу…
- Встану, не впервой уже, - Иван, синий от боли, всё-таки ценой страшных усилий сумел сесть… Рубашку залило кровью, - да что там рубашку, - пол вокруг него! Грудь казалась одной сплошной раной – даже дышать было больно. Иван поднял руки, осторожно ощупал себя и определил, что пуля прошла навылет. От запаха собственной крови к горлу подкатывала тошнота. Голова кружилась, перед глазами плыли чёрные круги с багрово-красными краями, но сознание терять было нельзя. Если он вырубится, поддастся слабости, - назад дороги не будет. Очень достойно для России – закончить свою жизнь в каком-то идиотском бункере, принадлежащем тому, кого он когда-то победил! Он должен, обязан встать, потому что другого варианта ему не дано и не будет дано никогда!

Брагинскому уже приходилось выносить подобное, но к такому нельзя привыкнуть. Он всегда поднимался, даже после таких поражений, когда, казалось бы, не то что подняться – выжить невозможно, - но никто не знал, чего ему это стоило… Наблюдающим за ним со стороны казалось – Россия – этакий Ванька-встанька, которому любые удары нипочём, который всё переносит с усмешкой на лице и весёлым матерком. Упал, поднялся, отряхнулся, чертыхнулся, - и вперёд, на танки. И побеждает, потому что вынужден побеждать.

«То, что не убивает нас, делает нас сильнее», это верно. С небольшой поправкой: то, что нас не убило, об этом горько пожалеет, потому что мы поднимемся и ввалим ему по самое некуда!..

Кстати, о том, что его не убило… Альфред, охая, зашевелился рядом, тоже усаживаясь на полу, бок о бок с ним. Золотистые волосы его слиплись от крови, стекающей на шею, на лбу багровел здоровеннейший кровоподтёк. Со времён борьбы за независимость не приходилось видеть Америку в таком состоянии. В другое время Россию бы обрадовало, что он является причиной этого, но сейчас, как и оппонент, он не чувствовал ничего, кроме смертельной усталости. Не было ненависти, даже досады не было.

- Сам-то как? – осведомился Брагинский.
- Как тебе сказать… - Джонс поморщился, выискивая в дебрях сознания подходящее слово, но на ум пришло, как ни странно, только русское определение: - Herovo, если быть точным.
Губы России тронула бледная улыбка.
- Ты… - Джонс хотел было спросить, в порядке ли Иван, - так сказать, фирменное американское «Are you o’k?» Но одёрнул себя, потому что в данном случае вопрос вышел бы до невозможности идиотским. Конечно, «o’k», ничего страшного. Если бы пуля в теле застряла – вот это было бы да, а тут дел-то, - навылет всего лишь… - Ты как?
- Жить буду, - через силу усмехнулся Брагинский, и, подтверждая сказанное, всё-таки поднялся на ноги.

Альфред был очень хорошо осведомлён о невероятной живучести и выносливости России, - многое произошло уже на его глазах. Да и израненное тело Ивана говорило само за себя – многие шрамы остались после смертельных ран. Но Джонс никак не мог взять в толк – и не он один, кстати, - откуда у русского столько сил, столько неуёмного желания жить, откуда такая воля, которую никому ещё сломить не удалось? Вот и ему не удалось, уж на что Альфред считал себя великим героем.

Можно было сколько угодно говорить о том, что Брагинский – воплощение зла, сам дьявол, которого невозможно убить, - и сам Америка, и Англия, - усиленно пропагандировали образ России как мирового зла, - это всего лишь пропаганда и провокация, они сами отлично это знали. Только вот почти поверили сами в этот пропагандируемый образ.

Голова не просто раскалывалась – она грозила рассыпаться в труху. Джонс, шатаясь, словно в дым пьяный, и хватаясь за воздух, поднялся, и тут же натолкнулся на Брагинского. Руки коснулись окровавленной рубашки.
«Это сделал я… И где закономерная гордость за нанесённый ТАКОМУ врагу удар?.. Какая к чертям гордость? Нет ничего».
Он поднял голову и встретился взглядом с Брагинским. В его глазах тоже не было ни радости, ни злорадства.

Так, взаимно подпирая друг друга, они и дошли до кровати. Молча Джонс нашёл аптечку, молча они обработали раны друг друга, наложили повязки. На разговоры не было сил, да и желания тоже. Потом просто некоторое время лежали рядом, глядя в потолок и даже ни о чём практически не думая.
Часы показывали, что снаружи была глубокая ночь.

Внезапно Брагинский нарушил молчание вопросом, который, оказывается, уже давно не давал покоя им обоим, но усиленно обоими же заталкивался куда-то в самые дальние закоулки сознания:
- Почему мы перестали нормально общаться?

Америка честно попытался подумать.
- А хрен его знает, - ответил он. – Твои размахивания красным флагом довели.
- А ты и рад был свалить на меня все беды.
- Сам знаешь, ничто так не объединяет нацию, как внешняя крупная и очень конкретная угроза. Продолжим выяснять отношения?
- На сегодня навыяснялись, - пробурчал Брагинский.
- Вот и заткнись.
К вялому удивлению Америки, Иван просьбе внял. Бункер снова погрузился в тишину.

Джонс закрыл глаза, надеясь заснуть. Увы, боль была слишком сильна, провалиться в спасительный сон не получалось – зато было состояние мутного транса, когда окружающаяся реальность медленно вертелась вокруг страдальца, то приближаясь, то резко исчезая куда-то на порог сознания. Стал бить озноб; Альфред с трудом нашарил одеяло и завернулся в него как в кокон. Помогло немногим, и Америка тоскливо вздохнул – ему предстояло мучиться как минимум сутки. Хосспадякошмаркакой…
Потянулись долгие часы.

Сколько прошло времени, Альфред понятия не имел. По ощущениям – так не меньше месяца, но, что радовало, боль немного отступила. Джонс услышал, как рядом зашевелился Брагинский, судя по всему, пытаясь встать. Получилось раза с третьего.
«Видать, крепко приспичило», - подумал американец и прислушался к своему организму. Организм обретался в состоянии «мне хреново, у меня депрессия» и хотел только одного – не покидать койки. Джонс был абсолютно с ним солидарен и приготовился было тихо страдать дальше, как раздался голос России:
- Америка, а ты нахрена кровь смыл?
- Чего?
- Полы, говорю, зачем мыл? – пробурчал Брагинский, наливая себе воды. – Делать нечего?
- Вань, у тебя крыша поехала, не мыл я ничего.
- А кровь куда делась?
- Э-э-э? – Джонс с трудом отлепился от подушки и подполз к краю дивана, чтобы обозреть местность. И правда: на месте здоровенного багрового пятна ничего не было. Некоторое время Америка медитировал, пытаясь собрать мозги в кучу и переспросил: - Куда делась?
- А я почем знаю? – вяло отмахнулся Россия.
Альфред промычал что-то невразумительное и растянулся на диване.
- Топор надо?
- А?
- От головы.
- Пошел к черту.
- Я бы с удовольствием вернулся к себе, да не выпускают, - посетовал Россия.
- Ну что тебе неймется?! – чуть не взвыл Америка.
- Скучно!
- А я тут причем?!.. – Джонс осекся и сверкнул глазами: - Брагинский, fuck off!
- Ну, что, лучше стало? – участливо поинтересовался тот.
Америка открыл было рот, чтобы отправить оппонента в пешее эротическое путешествие, и вдруг понял, что и впрямь чувствует себя лучше. Он удивленно воззрился на Ивана. Тот только ухмыльнулся:
- Особая уличная магия, - заметив недоумение на лице собеседника, расхохотался: - Альфред, ну что ты, как маленький! Когда хреново – лучше на что-нибудь отвлечься, иначе от лежания пластом могила божьей благодатью покажется!
- Личный опыт? – хмыкнул Джонс и отодрался от дивана.
- А то как же, - Брагинский все еще посмеивался. С какой-то радости настроение у него было явно хорошим.
- По какому поводу жизни радуемся?
- А по такому, что жив остался, - пожал плечами русский.
- Ты бы и так не умер, - резонно заметил Америка.
- Но одной ногой в могиле все ж оказался. То еще ощущеньице.
- Страшно?
- Тоскливо, - признался тот. – Страшно, пока ждешь, а когда начинается свистопляска, уже бояться поздно.
Джонс передернул плечами.
- Не хочу этого знать, - заявил он. – Смерть – это ужасно.
Иван развел руками, мол, он-то тут причем.

БЗДЫНЬ!
Сокамерники застыли, переглянулись и воззрились на осколки тарелки.
- Кто швырял? – спросил Америка.
Бздынь!!!
Над его головой об стену ударилась кружка. Державы подскочили, забыв о ранениях, и кинулись в коридор.

Никого.

Раздался грохот со стороны дивана. Но когда товарищи по несчастью оказались там, то ничего экстраординарного не увидели.
- Что за чертовщина?.. – шепотом вопросил Джонс.
- ААА!!! – заорал Брагинский, оглянувшись и тут же шарахнувшись назад.
Америка почувствовал, как на голове шевелятся волосы: перед ними стоял мертвец, стеклянным взглядом глядя в никуда. Парень лет двадцати, в униформе СС…
Россия перекрестился, но жуть с того света не исчезла. Впрочем, и не двинулась никуда.
Бросив затравленный взгляд по сторонам, Альфред бочком придвинулся к Ивану и вцепился в него мертвой хваткой. В углу бункера обнаружился еще один покойник, так же стоящий по стойке смирно с автоматом в руках. Свет, льющийся из коридора, выбивал на стене третий силуэт с до боли знакомыми очертаниями немецкой каски.
- Я ж говорил, - торопливо зашептал Брагинский, - говорил, что неспроста кровь исчезла!
- Что делать будем? – так же шепотом осведомился Джонс, у которого перед глазами вставали самые кошмарные картины из фильмов ужасов про зомби.
- Звонить Людвигу, что делать!
- О-он-то о-откуда з-знает?! – возмутился Альфред, всегда считавший немца материалистом до мозга костей.
- Про «Аненербе» ты не слышал, ясно, - вздохнул Россия, торопливо набирая Германию. – Людвиг? Как от твоего эскадрона смерти отбиться? Ну какого-такого, тебе лучше знать, твой бункер!
Джонс расслышал забористые ругательства на немецком по ту сторону мобильника. Похоже, Германия интересовался, каким образом пленники умудрились вызвать из небытия один из экспериментальных отрядов СС.
- Они сами! – Брагинский даже не пытался оправдываться. – Что?! Вот козел!
- Н-ну?!
- Сказал, что сейчас приедет, - буркнул русский. – А нам остается сидеть и молиться, чтоб эти товарищи не приняли нас за врагов Рейха.
- Откуда они вообще взялись, чёрт их подери совсем, будь оно неладно?!
Россия как-то странно посмотрел на Америку и серьёзно произнёс:
- То, что я сейчас скажу, уже давно известно, Альфред. И просто удивительно, что ты – ТЫ! – ухитрился ничего об этом не знать!

Во время Второй мировой войны институт «Аненербе», поставивший на широкую ногу магию, оккультизм и прочее в этом духе, занимался в том числе и разработками, позволяющими создать бессмертную армию, состоящую из сверхлюдей, которых невозможно убить и, соответственно, победить. Если особо не вдаваться в подробности, - был изобретён преобразователь биополя, воздействующий на физическую и на энергетическую оболочку человека. После облучения подопытный приобретал сверхспособности, мог становиться невидимым, преодолевать большие расстояния и не уставать, обходиться без воды и пищи, без отдыха… с одним условием, - перед облучением он должен был умереть. В этом был железный смысл, - невозможно убить того, кто уже мёртв.

Логично возникает вопрос: если такая армия всё же была создана, - и вот оно, подтверждение, - тогда почему её не задействовали в боевых операциях?
Причина до безобразия банальна: от ошибок и недоработок не застрахован никто, даже величайшие учёные. Вот и здесь этих самых ошибок было допущено предостаточно. Всё-таки головокружение от первых успехов, самонадеянность и почивание на лаврах немало талантов сгубили не только в научном мире.

В результате бессмертная армия хотя и была создана, но за пределами бункера, - в котором, собственно, разработки и проводились, - существовать не могла. Здесь, глубоко под землёй, в замкнутом пространстве, солдаты-призраки представляли смертельную угрозу, и ни одним известным оружием их нельзя было убить. А снаружи мгновенно подвергались воздействию энергетического поля Земли, - как бы гениальны ни были учёные, проводившие разработки, но способов подчинить себе космические потоки придумать они не смогли. Здесь, в бункере, ещё действовало то поле, внутри которого существовал экспериментальный отряд. На поверхность его действие не распространялось.

Но, в отличие от энергетического поля планеты, имеющего свойство самовосстановления, - искусственно созданное приборами поле никаким источником не поддерживалось, потому постепенно ослабевало. Сам преобразователь биополя сгинул, - когда стало ясно, что война проиграна, его просто уничтожили, как и документацию по его разработке, - чтобы не достался противнику. О «живых призраках» тогда никто не подумал.

И сейчас солдаты, созданные учёными из «Аненербе», хотя всё ещё оставались опасными и неуязвимыми в пределах бункера, - появлялись уже не просто так, а лишь… реагируя на чужую агрессию, причём, не просто агрессию, а смертоносную, - проще говоря, когда доходило до кровопролития. Вот и сейчас Иван Брагинский и Альфред Джонс, сами того не подозревая, вызвали на свою голову экспериментальный отряд, ранив друг друга в припадке бешеной ярости.

- И то, реакция-то у них уже не та, - усмехнулся Иван. – Кровь пролилась больше суток назад, а появились они только теперь. Стареете, ребята, - обратился он к мрачным молчаливым солдатам. Ответа, впрочем, не последовало.
- И что теперь? Долго они собираются тут околачиваться? – нахмурил брови Альфред.
- Или пока Людвиг не даст им отмашку, или пока самим не надоест маячить. А последнее непрогнозируемо.
- А нам что делать?
- Ждать, вот что. И, пока они здесь над душой стоят, лучше бы нам воздержаться от бития друг друга по бошкам.

Едва Брагинский замолчал, как раздалось лязганье ключей в железной двери бункера.
- Ну вот, - заявил Россия почти весело, - сейчас Германия скажет своим барбосам «фу».
Альфред облегчённо вздохнул, но от Брагинского не отстранился. Иван бросил короткий взгляд на него, но ничего не сказал. Близость Америки странным образом перестала его раздражать.

Из коридора раздался охрипший от волнения голос Людвига:
- Живы ещё там?!
- Нет, померли, - моментально отозвался Иван. – Беги обрадуй Евросоюз.
- Та-ак, - хмуро протянул и без того взвинченный Германия при виде забинтованных «узников», сидящих бок о бок на перепачканной кровью кровати. – Всё ясно!..
- Я же говорил, что вы хреновые семейные психологи, - напомнил Брагинский.
Людвиг обернулся к застывшим по углам солдатам и гаркнул в бешенстве:
- Вон отсюда!!!
Зомби в форме послушно растаяли в воздухе.
- Вот это воспитание, - одобрительно кивнул Россия. – Партия сказала «Надо!» – комсомол ответил «Есть!» Ты бы, Людвиг, почаще навещал своих подопечных, а то они у тебя совсем одичали без присмотра. Что ж ты не предупредил их, что в чужие семейные разборки вмешиваться неприлично?
- Кончай трепотню! – завопил Германия, вытаращив глаза. – Чёрт бы вас побрал обоих, что вы здесь устроили?! Филиал скотобойни?! Нет бы трахались, прости меня, господи! Что вам не живётся спокойно?!..

Следующие минут пятнадцать Людвиг во всё горло облегчал душу, высказывая России и Америке всё, что о них знал и думал. Что все страны как страны, а эти – как пациенты сумасшедшего дома, от которых отказались даже врачи. Даром что у одного природные ресурсы, а у другого валюта, так необходимые остальным, - а только надоели они оба всем хуже горькой редьки. Развели прилюдную срань и потом удивляются, что за бардак в мире творится. А что им ждать от окружающих, когда между собой разобраться не могут, да ещё посторонних пытаются втянуть в конфликт всеми возможными способами, и кто из них более контуженный, уже непонятно становится?

И что дальше? Оба планируют и дальше жить на вечно дымящем вулкане? То, что им на окружающих положить с прибором, уже давно ясно, но что им самим нужно-то? Неужели они и в самом деле думают, что, если бы не оппонент, - счастья им полный мешок навалило бы, а на деревьях начали бы расти булки с маслом и чёрной икрой? Да никто в такое в здравом уме не поверит, - они же не малые дети, которые ссорятся из-за цацки! Вполне в их силах и интересах жить мирно, но нет, - неймётся им, чёрт подери обоих!

Во время этой впечатляющей отповеди Альфред – что было странно само по себе, - молчал, только периодически намеревался сказать что-то, и даже рот открывал, но сам себя обрывал и только вращал глазами, то краснея, то зеленея от захлёстывающих эмоций. Брагинский же, удивлённо глядя на разошедшегося Людвига, спрашивал его:
- Вот что ты орёшь?

Наконец, Людвиг выплеснул накопившиеся претензии и уже спокойно спросил:
- Вы, часом, не забыли условия договора? И чем вам грозит нарушение?
Альфред прищурился:
- А ты не забыл, сводник несчастный, что семейные разборки не есть нарушение? Налево никто не ходил, да и захотел бы – не сумел, живём вместе, а что «милые бранятся»… и так далее, - это личное дело.
- Чёрта с два личное, когда вы чуть не поубивали друг друга!
Брагинский нехорошо ухмыльнулся:
- А не ты ли, Германия, упрятал нас в бункер, кишащий всякой нечистью, прекрасно зная, что рано или поздно мы не выдержим и вцепимся друг другу в глотки? Или ты забыл на минуточку об особенности этого «люкса для новобрачных»? И как отреагирует на эту выходку Евросоюз, не догадываешься?
- Это шантаж!
- Ага. Он самый и есть.
- Я не думал, что…
- Что мы долго не выдержим? Или что твои эсэсовцы ещё вполне боеспособны и пепел Клааса у них стучит где положено?
- Твою мать, Россия, про этих призраков Оперы я забыть успел напрочь! – вполне искренне взвыл Германия. А Брагинский почему-то ему поверил.
- Ну допустим. А нам что прикажешь теперь, доживать эту неделю на пороховой бочке?
- Жили же до этого чёрт-те сколько, - сварливо напомнил Людвиг. – Если вы о том, чтобы вас отсюда выпустили раньше положенного, то зря: я тут ничего не решаю. А если так беспокоитесь о том, что отряд появится снова, то можете не волноваться, - не будете друг другу кровопускание устраивать – на кой вы им чёрт! Всё, привет горячий! И помните про сублимацию… чувственных идей! – недвусмысленно усмехнувшись, Людвиг удалился.

Оставшись снова наедине, Иван и Альфред ещё некоторое время молчали. Наконец, Джонс разморозился:
- Я думаю, выдержим ещё четыре дня без рукоприкладства? – он даже сделал попытку улыбнуться, но улыбка вышла какая-то кривая, нерешительная. Нетипичная для Америки.
Брагинский задумчиво посмотрел на него и произнёс:
- По-моему, того, что случилось, нам надолго хватит. Вряд ли захочется повторить. Наверное, это странно, но я больше не держу на тебя зла.

Джонс пожал плечами:
- Это вообще с нашей стороны было каким-то… показательным выступлением, что ли. А смысла никакого в этом не было. Людвиг в чём-то прав, конечно, но… эта идея с вынужденным миром всё же форменный бред. Как двух пауков в одну банку сажать. На что они рассчитывали?
- На «авось», вот на что. От меня заразились, не иначе. Авось притрёмся, авось не поубиваем друг друга… Наша гибель им невыгодна в любом случае, - Брагинский дошёл до холодильника и вернулся с бутылкой и двумя стаканами. – Объявим, что ли, перемирие? Хотя бы временное?
- Почему бы и нет… Это что, водка? – Альфред оглядел этикетку на бутылке.
- Не «Бурбон» же.

Название это живо вызвало ассоциации с Франциском, и оба невольно усмехнулись.
Иван разлил алкоголь по стаканам.
- Давай. Мир-дружба-жувачка.
- Что? – удивился Альфред.
- Неважно. За мирное урегулирование конфликта…
Тут уж не выдержали оба. Нервы сдали, и бывшие оппоненты принялись истерически хохотать. Отсмеявшись, всё-таки выпили. Иван тут же разлил по-новой.
- Куда столько? – вяло запротестовал Альфред, но стакан принял и, внезапно переведя взгляд на губы Брагинского, предложил: - На брудершафт.
- Чёрт с тобой…
- Ага, отличный тост…
Брудершафт завершился, как и положено, лёгким поцелуем, - перешедшим в глубокий и долгий. Страсть, возникшая практически на поле боя, не принимала в расчёт то, что физическое состояние экс-врагов оставляло желать лучшего. Из тёмных глубин сознания с тихим рёвом поднимался огненный столб, словно ядерный взрыв, сжигая остатки недоверия, сжиравшего их столько десятилетий подряд.

Оба сидели на кровати, так что с перемещением проблем не возникло. Почему-то даже вид постельного белья, перепачканного уже засохшей кровью их обоих, сейчас казался чем-то символичным, напоминал о том, что эта кровь смыла взаимную ненависть, а боль очистила их, искупила страдания, причинённые ими друг другу.

- А тебе разве уже можно?.. – всё же усомнился Джонс через некоторое время, поглядывая на плотную повязку на груди Брагинского.
- С каких это пор Америка заботится о моём благополучии? Или официальный брачный статус не прошёл даром?
- Иди ты в задницу, Раша! – смущённо вспыхнул Джонс и улыбнулся.
- Предлагаешь мне быть сверху? – развеселился Иван.
Альфред склонился над ним и нахмурил брови:
- Всё, прекращай трепаться, иначе…
- Что?
- Ничего! – выдохнул Джонс и подался вперёд, снова жадно впиваясь в его губы, раздвигая их языком, проникая в горячий рот. Рывком расстегнул пояс на штанах Брагинского и проник ладонью под бельё, сжимая пальцы. Иван выгнулся, забывая о ране на груди, стиснул зубы и прорычал что-то вроде «давай же, быстрей», но за точность Америка не поручился бы. Постанывая от испепеляющего возбуждения, он грубо стащил брюки с его бёдер. На долгие ласки у них обоих терпения явно не хватало, да и романтика на поле боя в принципе невозможна, - выглядело бы это явно по-идиотски.

Альфред раздвинул шире ноги Брагинского, устраиваясь между ними. Только тут он вспомнил, что не достал из ящика смазку, но отстраняться от русского было выше его сил, - потому он просто плюнул на ладонь, провёл ею по своему члену.

- Ну, давай уже, - хмыкнул Брагинский, глядя на раскрасневшегося от возбуждения Джонса.
- Что, так нравится быть снизу? – усмехнулся Альфред. – Я всегда знал, что ты…
- Что я люблю отдыхать, когда другие вкалывают, - завершил Иван. – Это характерная для русских черта, привыкай, теперь тебе придётся с этим считаться.
- Ты заткнёшься или нет… - простонал Джонс, рывком входя в него. Он хотел Брагинского безумно, но одновременно брала досада: русский даже в таком положении ведёт себя так, будто это не ты его трахаешь, а он тебя! Впрочем, какая разница, когда от накатившего желания запросто можно с крышей разминуться…

Почти сразу ритмы России и Америки совпали, - оба вцепились друг в друга, словно от того, насколько крепки объятия, зависела их жизнь, постепенно ускоряя движения. Губы их сталкивались в отчаянном и яростном поцелуе. Иван скрестил ноги на пояснице Альфреда – и не сдержал крика, вызванного резким, почти болезненным наслаждением…
- Ва-ня… Аааах… - сдавленно простонал Джонс, зарываясь пальцами в мягкие волосы, чувствуя, что кульминация уже близко. Чёрное пламя, в котором сгорела последняя тень войны, наконец, вырвалось наружу, взметнулось вверх, словно ядерный взрыв, - и опало, угасая.
Недавние враги глядели друг на друга затуманенными глазами, восстанавливая обрывающееся дыхание. Они заключили наконец мир.

Этого Евросоюз, собственно, и добивался. Вот только никто не учел, что примирение может выйти НАСТОЛЬКО полным… Даже сами заключенные от себя такого не ожидали. Но чудо произошло, и теперь и Россия, и Америка, дьявольски друг другу ухмыляясь, окончательно убедились в двух вещах:
1) Скучно им точно не будет
2) А вот Евросоюзу определенно будет весело!
«Берегись, мир! Мы грядем!»