У каждого есть свои тайны. В том числе у Ивана и Анны Брагинских. В их огромном особняке была просторная комната, сделанная и обставленная в стиле языческой Руси, о которой знали только они двое. Но тайна заключалась не в этом, она заключалась в том, что происходило в этой наполненной запахом смолы, теплого дерева и трав комнате. А вот это уже был их маленький секрет, порочный и сладкий одновременно.
Очаг, стоящий посреди комнаты, потрескивал тихо и успокаивающе, пугая густой мрак, разгоняя его по углам, окрашивая все окружающие предметы в золотистые оттенки. Тьма за пределами освещенного огнем круга казалась еще более густой, еще более непроницаемой. Там, за стенами, бесновался и выл ветер, пытаясь разбудить метель, но здесь этого было даже не слышно. Здесь Иван Брагинский, облаченный в непривычные свободного покроя льняные брюки и такую же рубашку, возлежал на ложе из мягких, ароматных трав и неотрывно смотрел на яркие языки пламени, танцующие неистовый и не вполне понятный танец. Любимый белый шарф, впрочем, лежал рядом, аккуратно сложенный. Иван ждал уже долго, но на его спокойном, будто застывшем лице нетерпение никак не проявилось, оно вообще не выражало никаких эмоций. Взгляд застыл, и в широких от темноты зрачках отражалась огненная пляска, захватившая Брагинского настолько, что он даже не сразу заметил, как из мрака вынырнула та, кого он ждал. Иван обратил на Анну внимание только тогда, когда она ударила в бубен, который принесла с собой.
Брагинский будто очнулся от резкого звука, поднял голову, и на его лице появилась одна из его коронных улыбок – ничего не значащая, до дрожи добродушная, светлая, но от этого еще более жуткая. В ответ Анна лишь непокорно и насмешливо фыркнула, вновь ударяя в бубен, а потом еще раз, и еще… Она отбивала быстрый, захватывающий по своей сложности ритм, чуть покачивая округлыми бедрами, и через мгновение пустилась в пляс, неистовый, страстный, дикий, похожий на обрядово-ритуальные движения. Похожий на танец огненных сполохов, воплощенный в женщине. Иван чуть приподнялся, чтобы не пропустить ни одного движения, ни одного соблазнительного изгиба шикарного тела. Он любовался на золотистые отсветы огня на нежной коже, на длинные льняные волосы, на аппетитные округлости, четко вырисовывающиеся под тонким, абсолютно бесстыдным по открытости платьем и будящие фантазию и без того уже не дремлющее желание. Эта женщина, как две капли воды похожая на самого Ивана, прекрасна, она – его гордость, его страсть, его воплощенное желание.
Она – его повод для ревности. Иван часто замечал, как многие смотрят и засматриваются на нее – Альфред, Гилберт, Людвиг… Брагинский бесился, бушевал, желал им смерти. Вот и сейчас в его душе уже начал расти ядовитый цветок ревности – на шее Анны быстро блеснул в свете огня маленький золотой кулон в виде звездочки с прозрачным камнем. Такого Иван ей точно не дарил…
- Анна, – мягко и тихо окликнул Брагинский, и она его услышала – остановилась и опустила бубен.
- Подойди ко мне, – все так же мягко произнес Иван, но в его голосе опасной сталью прозвенели холодные нотки, которым следовало подчиниться, если, конечно, инстинкт самосохранения работает без сбоев.
Анна бросила бубен, издавший жалобный звон, подошла и опустилась на колени напротив Брагинского. Одна лямка платья соскользнула с ее округлого плеча, пышная грудь тяжело вздымалась после танца, но Иван пока не очень-то обращал внимания на эти прелести, к вящему недовольству их обладательницы.
- Кто дал тебе это? – Брагинский подцепил кончиком пальца тонкую цепочку, слегка натягивая.
Аметистовые глаза Анны победоносно блеснули. Она знала, что Ивану необходима сильная эмоция, чтобы его страсть зацвела в полной силе, достигла той степени неистовства и неуправляемости, что необходима им обоим. Теперь этот кулон и то, что она скажет по его поводу, сработают в качестве детонатора.
- Джонс, – почти равнодушно ответила на вопрос Анна, с трудом сдерживая торжествующую улыбку.
- И ты взяла? – Иван никогда не кричал, но его глаза всегда красноречиво говорили все за него – прекрасные, горящие яростью, ревностью и страстью глаза цвета грозового неба.
Анна все же улыбнулась, не выдерживая правил этой игры, и Брагинский порывисто дернулся вперед, одним резким движением сорвав ненавистный кулон и отбросив его в сторону. Он вылетел куда-то за освещенный круг, но это уже никого не интересовало. Охваченные единым порывом, они слились в поцелуе, в котором больше дикой страсти, чем светлой нежности. Кусая губы Анны, Иван нетерпеливо провел ладонью по ее телу и жадно сжал грудь, сильно, почти до боли. Он прекрасно осознавал свою грубость, но она должна была поплатиться за свой поступок, не контролируя себя, Брагинский до крови прокусил губу Анны, сжал в кулак ее волосы, заставляя запрокинуть голову назад. Ее глаза неистово и зло блестели, острые ноготки царапали грудь сквозь ткань, причиняя не настолько сильный дискомфорт, как ей хотелось бы, из прокушенный губы по подбородку тонкой алой ленточкой стекала кровь. Иван, зачарованный этим зрелищем, забыл, что хотел что-то сказать, склонился, все еще удерживая Анну, и кончиком языка слизнул соленую с металлическим привкусом дорожку. Он будто захмелел от этого вкуса, полупоцелуями-полуукусами спускаясь по нежной шее – на белой коже тут же расцветали заметные следы – и вдруг замер, судорожно вдохнув.
- Ты моя, Аннушка, – его голос прозвучал непривычно властно, твердо. – Ты только моя, и должна это знать.
Она обожала эти оттенки приказного тона, интонации, не терпящие возражений, когда он так говорил с ней, она вся изнывала от истомы, волной проходящей по ее телу и замирающей внизу живота. Сдерживаться было выше ее сил – с припухших красных губ сорвался томный, бархатный вздох. Быстрые ловкие ладони скользнули вниз по напряженному телу Ивана, сжали полы его рубахи и настойчиво потянули вверх. Брагинскому пришлось отпустить шелковистые волосы, чтобы избавиться от этой несомненно лишней в данной ситуации детали одежды.
Иван откинулся на травы и поманил Анну за собой. Она с грацией дикой кошки оседлала его бедра и чуть качнулась, потершись о его член, возбуждение которого почувствовала сквозь тонкую ткань. Медленными, дразнящими движениями она спустила лямки платья с плеч, высвободила руки и обнажила грудь. Прижавшись к внимательно наблюдавшему Брагинскому, она медленно обвела кончиком языка его ухо, прикусив мочку.
Ивану же уже прискучили эти медленные предварительные ласки, он уже не нуждался в них, он был возбужден до предела тем ярким, ядовитым букетов чувств и эмоций, что будила в нем эта умопомрачительная женщина. Ему хотелось быстро, грубо, страстно, до боли, до криков, до крови. Крепко обхватив талию Анны ладонями, Брагинский сильным резким движением скинул ее и подмял под себя, ловко вклиниваясь между ее разведенных ног. Пока он проводил ладонями по ее ногам, задирая длинный мешающий подол, Анна нетерпеливо, но ловко распустила тесемки на поясе его брюк, высвобождая напряженный, сочащийся смазкой член. Когда Иван с утробным рыком резко вошел в нее одним сильным толчком, она высоко вскрикнула, выгибаясь и обхватывая его тело руками и ногами, чтобы быть еще ближе.
Иван не тратил время на медленную нежную раскачку, он двигался резко, рвано, грубовато, сильно – так, как хотел. Анна стонала и вскрикивала, не стесняясь, не сдерживаясь – и это были развратные, но божественные звуки. Брагинский с головой тонул в них и в ощущениях. В этот момент они были одним целым, единым существом, тела туго сплетались, воздух стал тяжелым и горячим, пропах страстью, развратом и сексом. В их животных движениях и звуках не было и намека на любовь, лишь чистая страсть, смертоносная, всепоглощающая, испепеляющая, вместе с тем очищающая – поднимающая этот пепел до небес. Их общий недуг, порок. Безумие – одно на двоих.
Иван знал все это наизусть. Его взгляд вдруг упал на лежащий рядом шарф. Замедлив темп, Брагинский откинулся назад, не разрывая контакта, и с интересом взглянул на Анну, будто что-то прикидывая. Она закусила и без того искусанные губы и, приоткрыв затуманенные похотью и наслаждением глаза, попыталась восстановить дыхание. Будто решившись, Иван вдруг взял шарф.
- Приподними голову… – коротко и хрипло шепнул он.
Анна послушно выполнила приказ, и Брагинский сипло выдохнул, почувствовав, как обхватывающие его член нежные горячие мышцы туго сжались. Справившись с нахлынувшей волной острого наслаждения, Иван один раз обернул шарф на шее Анны и сразу же качнулся, возобновляя движение.
Анна со стоном откинулась назад, изогнувшись, и Брагинский, хрипло выдохнув, потянул за края шарфа – импровизированная петля затянулась. Достаточно сильно, чтобы усложнить дыхание, но не настолько, чтобы жертва задохнулась сразу. С каким-то садистским наслаждением он смотрел в широко распахнувшиеся и потемневшие глаза Анны, на прилипшую к мокрому лбу льняную прядь волос, на скользнувшую по ее шею каплю пота, и уже не мог разобрать, щекочущее ощущение на чьей коже он чувствует. Ее мышцы очень туго сжали его, наслаждение било набат по нервным окончаниям. Она испугалась, а он тонул в экстазе, когда она до крови расцарапала ему предплечья. Она задыхалась, и он задыхался вместе с ней. Эту неизведанную сладость уже невозможно было выносить.
Иван наконец ослабил петлю, Анна вдохнула и со следующим его сильным толчком закричала, мучительно выгибаясь и испытывая сильнейший в жизни оргазм – один на двоих с Иваном.
Когда последний отголосок наслаждения покинул потные разгоряченные тела, Иван еще лежал, опустив голову на грудь Анны, а она медленно и почти машинально перебирала его волосы. Страсть отступила, уступив, наконец, место нежности.
То, что было между ними, никто никогда не увидит, об этом никто не узнает. Это дикая, чистая страсть, которая испепелит любого, недостойного ее. Она превращает в пепел и их самих, но они – фениксы. Они родятся заново, поднимутся из пепла, чтобы вновь сгореть, вернувшись в пепел.