Пруссия мог кричать сколько угодно, но Англия по-прежнему отказывался верить, что Германия настолько хорош в постели. И да, Пруссия именно кричал, и Англию весьма изумляло, что он ещё не сорвал голос. Даже его пронзительные вопли и победоносный ропот со всех пройденных им ратных полей вместе взятых не шли ни в какое сравнение с доносящимися из-за стены криками. В конец не выдержав, Англия потянулся за наушниками и айПодом и решил включить себе что-нибудь классическое и умиротворяющее, лелея надежду на то, что так ему будет легче заснуть. Во всяком случае, так он сумел воздержаться от жестокого убийства, и ему даже не пришлось пускать в ход бутылку виски, которую он незаметно провёз с собой на встречу.
Помогло это лишь на несколько минут, по крайней мере, пока его внимание вновь не рассеялось, и прусские завывания с ужасающе нарастающей громкостью не стали просачиваться сквозь мелодию Баха. Святые угодники, Германия вообще слышал когда-нибудь о такой вещи, как кляп? Неужели он не мог одолжить у какой-нибудь из своих многочисленных секс-корпораций хоть один большой кляп, чтобы пришёлся впору исключительно здоровенному рту Пруссии?
За стенкой послышался ряд ругательств — старонемецкий и исковерканный английский языки смешались в нечто в самом деле нечестивое. Англия что-то раздраженно проворчал и громко постучал по стене гостиничного номера, а затем переключил на The Clash, предварительно увеличив громкость. Кое-как приглушить шум это приглушило, а всё же запрашиваемая громкость полностью исключила возможность спокойно заснуть. Всё-таки ему необходимо было потребовать сменить номер. Наступить на горло собственной гордости, пойти к администратору и попросить переселить его в другой номер, даже если это и означало отдалиться от своих коллег на весьма большое расстояние. Особенно если это означало отдалиться от своих коллег на весьма большое расстояние. Да даже если его поселят рядом с Россией, — а все знают, что он жутко храпит, — это будет куда лучше, чем слушать, как Германия снимает накопившееся за день напряжение с помощью своего брата.
Всегда утешающая его музыка The Clash и та не смогла избавить его от головной боли, начавшейся в основании черепа и настойчиво перетекавшей в пульсацию в висках и лбу. Тогда он выключил айПод и, вздохнув, устало потёр виски. Ну почему их обоих не могли поселить рядом со Швейцарией? Ведь если бы с ними по соседству находился Швейцария со своим солидным арсеналом, даже Пруссия и Германия подумали бы дважды, прежде чем шуметь.
Однако они и не думали останавливаться. Господи, откуда в Германии было столько сил? Как Пруссия вообще ещё держался? Всё это служило разве что доказательством бродивших слухов о том, что Германия держит Пруссию в качестве «мальчика для порки», покорно принимающего все уготованные Германией наказания. Не мешало бы, наверное, в этом как следует разобраться, но Англия твёрдо решил, что заниматься этим будет точно не он.
Выбравшись из постели, он натянул трусы, одёрнул майку и посеменил на балкон. Ночь была тёплая, и двери балкона были открыты, чтобы в комнату поступал свежий воздух. Сам балкон выходил на внутренний двор отеля и на территорию, окруженную пальмовыми деревьями и экзотическими растениями, что всё равно заслоняли на неё весь вид. Глянув вниз, Англия обнаружил, что некоторые страны, несмотря на поздний час, всё ещё плавали в бассейне или принимали горячую ванну. Кажется, он уже приметил там Испанию и нежащегося в горячей ванне Грецию. А это, должно быть, устроивший Испании разнос Романо. Только из его уст слово «помидор» могло звучать как ругательство.
Открыв бутылку с виски и сделав глоток, Англия опёрся спиной о парапет и, откинув назад голову, залюбовался звёздами. Огни отеля обычно служили этому помехой, но свет от них уходил довольно далеко в деревню, так что звезды были по-прежнему видны. Виски обжигал всё внутри. Он был дешёвым, иначе бы Англия не глушил его так лихо. Он сделал ещё один глоток и вообразил, что всплески воды во дворе исходят не от Романо, пытающегося в приступе ярости задушить Испанию, а от волн океана, бьющих о нос корабля. Неудачное сравнение, конечно, но как-то успокаивало. Да и к тому же, вопли Романо вполне походили на крики чайки.
Тут он почувствовал резкий, едкий запах сигаретного дыма и огляделся, пытаясь понять, откуда он идёт. Через балкон от себя он увидел Францию с сигаретой во рту. Футболка его свободно свисала до бедер, а трусы были слегка спущены, причем на сей раз они были абсолютно мужские — одно это уже заставило Англию приподнять бровь. С его места был отлично виден изгиб позвоночника Франции, совершенные и гармоничные очертания его мышц, стана. Словно догадавшись, что Англия за ним наблюдает (он как будто всегда это чувствовал), Франция сладко потянулся и этим так взволновал британца, что у того пересохло во рту. Франция вернулся в исходное положение, повернул к англичанину голову и ухмыльнулся.
Мгновение Англия смотрел на него, затем его губы изогнулись в улыбке, и он отсалютовал соседу бутылкой дешёвого виски. Франция закатил глаза и, вытащив сигарету изо рта, медленно выдохнул длинную струйку дыма. Его губы расплылись в улыбке, и этот жест показался Англии самым провоцирующим жестом на свете. Сделав ещё один глоток, он закрутил крышечку.
Их номера располагались на четвёртом этаже. Англия взобрался на балконное ограждение и, шатко балансируя на цыпочках, оценил расстояние до следующего балкона в метр, а то и в два. Он мог вернуться в комнату и воспользоваться дверью. Нет, он должен был вернуться в комнату и воспользоваться дверью, иначе, в качестве оправдания своим размазанным по асфальту английским мозгам, «был слегка пьян и очарован Францией» послужило бы слабым аргументом для его босса. Но, быть может, это алкоголь возымел на него такое действие, а, может, в последнее время ему просто чрезмерно не хватало приключений, а это был весьма простой способ себе их нажить. Всего-то небольшой всплеск адреналина, чтобы утолить свой порыв.
И он прыгнул. А точнее сказать, выставил ногу вперед на парапет следующего балкона и оттолкнулся от своего, спрыгнув затем вниз на площадку. Франция рассмеялся и зааплодировал, а в уголках его глаз появились едва заметные морщинки — Англии каждый раз было непривычно их видеть. Поневоле они заставляли его чувствовать себя моложе, как будто всю кошмарность худших годов его жизни стирали из памяти.
И тут он совершил большую ошибку, бросив взгляд на балконную дверь. Ибо перед его взором сразу же предстало потрясающее зрелище: голая задница Германии, прижатый бедрами к стене Пруссия и… господи, этому помещению срочно требовалась тщательная уборка!
Англия побледнел. Вот что, значит, при виде подобного теперь приходит ему в голову. Не «У Германии отменная задница, а Пруссия все такой же бледный и тощий». Не «Интересно, Пруссия все еще похныкивает, когда язычком поигрываешь с его яичками?». Нет. Он думал о гребаных, черт возьми, коврах.
Чтобы выкинуть лишнее из головы, Англия поспешил поскорее убраться с этого балкона. Спрыгнув с ограждения, он оказался в руках поймавшего его Франции, который сразу же крепко прижал его к себе. Грудь его содрогалась от смеха, а у Англии промелькнула мысль, что даже в столь прохладный вечер Франция был очень теплым.
— Angleterre! — воскликнул француз, когда Англия его оттолкнул. — Ты обкурился, что ли? — он широко улыбнулся. — Ты же знаешь, как Америка огорчается, когда ты обсаживаешься на саммитах. И не только на саммитах.
— Ни хрена я не обкурился, — возмущенно ответил Англия, поставив бутылку с виски на пол рядом с ограждением, — И Америка мне, черт подери, не нянька.
— Иногда я в этом сомневаюсь, — Франция самодовольно ухмыльнулся, за что больно схлопотал от Англии локтем в ребра, — Оу, как грубо и жестоко, cheri. У тебя там очередное нашествие панков?
Англия фыркнул и откинулся обратно на парапет.
— Было бы неплохо, — сказал он, не скрывая раздражения, — Меня мой босс контролирует куда тщательнее, чем собственный бюджет.
Поморщившись, Франция потушил сигарету и, опершись о балконное ограждение, устроился рядом с Англией.
— Паршиво, — сказал он задумчиво, — Но, знаешь, по крайней мере, твой босс не заставляет тебя ублажать Германию, чтобы евро оставался стабильным.
Француз тяжело вздохнул и небрежно заправил волосы назад. Брошенная рукой тень, на мгновение спрятавшая выражение его лица, вызвала в памяти Англии самые мрачнейшие моменты их жизни.
— Кстати о птичках. Как тебе видок?
— Ах да! — воскликнул Англия, закатив глаза и поддев Францию плечом, обращая на себя его взгляд, — Совсем забыл, что вуайеризм является твоим национальным спортом. Странно еще, что я тебя не с биноклем, направленным на Испанию и его чика Томате в бассейне, застал.
— Босс его конфисковал, — невозмутимо ответил Франция с тем самым выражением лица, по которому Англия даже после стольких лет их знакомства не мог определить, шутит тот или нет. Надежнее всего было убедить себя, что все же не шутит.
— И все-таки… Мне казалось, тебе нравится Германия, — сказал Англия, — Вы так много времени проводите вместе.
Франция пожал плечами.
— Он по-своему хорош, хотя, конечно, романтик из него никудышный. Но, порой, нужен кто-то, с кем можно просто покувыркаться. А этот мужчина, боже, да он просто секс-машина, когда заведётся.
— Тьфу, — Англия состроил гримасу, — И слышать не хочу о твоих сексуальных похождениях. Я уже насмотрелся на то, как Германия и Пруссия спариваются, словно взбалмошные кролики. Этого для моей психики было вполне достаточно.
Франция рассмеялся, и англичанин знал, что он над ним подтрунивает, но этот смех всё равно показался ему каким-то добросердечным.
— Мне казалось, тебе нравится Пруссия, — ответил ему Франция его же словами, — Помнится мне, как никто вас оттащить друг от друга не мог.
— Это было давно, — проворчал Англия, — Многое с тех пор изменилось, — он поднял бутылку и сделал глоток.
Франция вздохнул и запустил пальцы в волосы Англии, будто стремясь придать им более или менее опрятный вид. Лучше от этого нисколько не стало, волосы англичанина никогда не поддавались никакой укладке, и Англия отринул его руку прочь, однако сделал это гораздо мягче, чем обычно.
— Милый, если уж даже я смог простить Германии многое только за шанс работать с ним в Евросоюзе, то, уверен, и ты сможешь простить его за предоставленное удовольствие побыть чуточку вуайеристом. У него славная фигура.
— Дело не в этом, — сказал Англия тихо, и французу пришлось слегка подтолкнуть его локтем, чтобы он продолжил. Тяжело вздохнув, тот сердито глянул на своего собеседника.
— Ну хорошо, раз уж хочешь знать, — начал он, не задумываясь о том, действительно тот хочет знать или нет. — Когда я увидел этих двоих, первым делом я подумал о том, что кто-то должен убраться в комнате и оттереть со стены сперму, — закончил он несчастно, и его плечи опустились.
Франция замолчал, глаза его расширились. Англия расценил это как шок.
— Боже, это и в самом деле ужасно. Неудивительно, что ты выглядишь таким дёрганным.
Англия лишь выдохнул носом в знак согласия и сделал ещё глоток, после чего передал бутылку французу. Вот он до чего докатился, значит? Уже неспособный любоваться тем, как две привлекательные страны занимаются сексом, вместо этого он думает, в каком состоянии после них останется помещение. Осторожно понюхав содержимое бутылки, Франция поморщился, но все-таки отпил. После чего закашлялся и как будто стал задыхаться, что Англия счёл за паясничество.
— Боже правый, Angleterre! Это бюджетные сокращения твоего босса вынудили тебя пить жидкость для снятия краски?
— Это лучший виски у Tesco, вообще-то, — Англия сам был не до конца уверен в своих словах, поэтому фраза прозвучала не так возмущённо, — Два литра почти за десятку.
— Это я и имел в виду, — Франция сделал очередной глоток.
Англия бросил в его сторону короткий взгляд.
— Босс сказал, что мне пора завязывать и что он ни фунта не заплатит за выпивку в отельном баре. Говорит, мол, я должен подавать хороший пример, — он фыркнул, в омерзении скривив губы, — Да если бы я всегда всем подавал хорошие примеры, я бы не стал империей! Вся монументальная многовековая история Британии построена на предосудительном поведении людей! Но ему разве это втолкуешь?
— А разве не у всех так? — сказал Франция, отдав, наконец, бутылку и снова потянувшись за сигаретами, — Ты, во всяком случае, всегда был анархичен. Даже по отношению к Риму.
— Рим получил по заслугам, — отрезал англичанин и взял предложенную сигарету. Франция зажёг свою и чуть потянулся, соприкасаясь концом сигареты с сигаретой англичанина.
— Позер, — Англия ухмыльнулся.
— Нет чтобы спасибо сказать.
— Угу, — бессовестно согласился тот, не поблагодарив всё же.
— Так и не научился хорошим манерам, — Франция шутливо улыбнулся.
Сделав длинную затяжку и выдохнув, Англия вновь поднял взгляд на загрязненное светом небо, вглядываясь в рассеянную свечением темноту.
— Подумать только, ещё целых три дня здесь торчать, — сказал он мрачно.
Целых три дня торчать взаперти в душных конференц-залах, на этих собраниях, от которых всё равно в итоге никакого толку и которые, по всей видимости, проводятся с одной лишь целью всех их занять, чтобы не мешались под ногами.
— Ах, ещё целых три дня Германию будут доводить до белого каления. Я «за». Говорят, он уже даже поседел.
— На Пруссию взгляни. Яблоко от яблоньки… — Англия широко улыбнулся, — И кто это мне только что так воодушевленно втирал, как хорошо он уживается с Германией в этой нелепой полигамии, что вы зовете Евросоюзом?
Француз ухмыльнулся, в широком жесте качнув сигаретой.
— Что вовсе не значит, что я не могу наслаждаться его взвинченным состоянием. К тому же, это так забавно выглядит, когда он пытается держать ситуацию под своим контролем и терпит фиаско.
— Садист, — усмехнулся Англия.
— Как будто ты не садист, когда тебе это надо.
Его голос понизился, чуть захрипел и стал каким-то зазывающим:
— Как будто я тебе не нравлюсь в роли садиста.
Англия взволнованно закрыл глаза, чувствуя, как учащается его дыхание, однако продолжил свою речь. Он был решительно настроен высказать свою мысль, и он её выскажет. Ну, или умрёт, хотя бы попытавшись.
— Я просто не вижу смысла в этих бесконечных заседаниях, если, даже в тех редких случаях, когда мы приходим к какому-то соглашению, наши боссы попросту игнорируют наше решение.
Франция тяжко вздохнул и удручённо откинулся на ограждение. Вся игривость тут же улетучилась из его позы, теперь он выглядел просто уставшим.
— Не думаю, что они когда-либо нас слушали, — его лицо помрачнело, — Если бы слушали, то непременно избежали бы столь близкого знакомства с мадам Гильотиной, non?
От слов Франции, вновь говорившего в подобном тоне, по спине Англии побежали мурашки.
— Твои революции заразны, — проворчал англичанин.
— Может, это как раз и есть то, что нужно Европе, – сжав губы в тонкую полоску, ответил Франция.
Уставившись на него, Англия на мгновение застыл с тлеющей сигаретой в руке, после чего стряхнул блестящий пепел и сделал затяжку.
— Может, — согласился он, — Да и протестов было предостаточно. Не говоря уже о мятежах, — добавил он неоднозначно.
— Что, ностальгия? — наконец выдавив некое подобие улыбки, сказал Франция, — А ты мне всегда нравился в образе недовольного панка. Весь такой в коже, джинсах, с пирсингом. Ах, этот пирсинг! — вымолвил он мечтательно, своим тоном заставляя щёки англичанина зардеть.
— Это не было течением моды, чёрт возьми, — мрачно ответил тот, — Это… это был наоборот протест модным тенденциям!
— Но анархия так тебе к лицу, мой хороший, — Франция склонился к уху Англии так близко, что чуть коснулся его губами, — Впечатляет, учитывая, что анархия пагубна для нас.
Англия натянуто улыбнулся.
— Разве не всегда так? Мы любим то, что нас убивает.
— Ты скучаешь по этому, – и это не вопрос, а утверждение. Англию всегда раздражала излишняя проницательность Франции, однако она проявлялась лишь в моменты, когда он сам того желал. В остальных случаях он бывал удручающе бестолков.
— Нет ничего лучше, чем бок о бок со своим народом взывать к революции, — ответил англичанин стальным и пламенным голосом.
— Даже если ты и являешься той системой, против которой они восстают?
— В особенности тогда.
Франция негромко фыркнул.
— Мне иногда кажется, что тебе было бы лучше быть человеком. Столь саморазрушающие увлечения до добра тебя не доведут. Но ты в свое время был настолько выдающейся империей, что я не могу и представить тебя кем-то другим.
— Ты что, пьян? — с подозрением в голосе спросил Англия.
— Non! – возразил тот. — Это ты у нас пьянчуга, тайком провозящий на конференцию до неприличия дешёвый виски!
— Ты делаешь мне комплименты, что ещё я должен думать?
— Даже такие, как ты, иногда заслуживают от меня приятного комплимента, — самодовольно ответил Франция с застывшей на губах высокомерной ухмылкой. Но, впрочем, он всегда был таким, так что Англия не придал этому особого значения.
— Ты чересчур самонадеян, — сказал англичанин, всё равно широко улыбаясь.
— Это ты самонадеян, — чопорно ответил Франция, — А я уверен в себе и полон самообладания и грации.
— И скромности. Не забудь про скромность.
— Да, скромности прежде всего.
Из соседнего номера послышался громкий стон, сопровождаемый глухим стуком, как будто что-то — допустим, это была лампа — было свалено на пол, пострадав от необузданной немецкой страсти. Голоса тут же повысились. Англия застонал.
— Они ещё не закончили? Что они там делают? Пытаются побить мировой рекорд?
— Судя по звукам, они пытаются побить не рекорд, а все лампы в номере, — сказал Франция, всё это время силясь свеситься через балконное ограждение как можно дальше, чтобы заглянуть в комнату.
— И как они ещё не выдохлись? — с недоверием в голосе спросил Англия, оттаскивая Францию от парапета. Такими темпами тот и впрямь мог убиться (забудем о недавних акробатических трюках самого англичанина), а вот вуайеризм — это последняя тема, на которую Англия желал бы беседовать с боссом француза.
— Они точно не сосредотачивались на прелюдии. Должно быть, они закупаются смазкой в производственных количествах.
— Ну, что бы ты о нём там не думал, выносливости Германии можно только позавидовать.
— Боже, ты всё-таки спишь с ним! — сказал Англия, чувствуя скорее раздражение, чем шок или обиду. — А сам постоянно разражаешься тирадами о том, какой он чудак, помешанный на порядке, о том, как ты его ненавидишь и искренне желаешь убить, а также о том, что он не поймёт, что такое веселье, даже если оно изобьёт его по голове палкой, вытащенной из его задницы.
Франция усмехнулся, взбешенный этими словами.
— Большую часть нашей жизни мы провели с тобой в попытке уничтожить друг друга, Angleterre, однако я ни разу не слышал, чтобы ты жаловался на наш секс, — он сделал задумчивую паузу, а затем продолжил, — хотя вот другие страны слышали.
— Не сравнивай нас и вас, — раздражённо настаивал на своём Англия, — Я знаю тебя дольше, чем он.
— Ты знаешь меня дольше, чем и Америка тоже, но что-то ты не особо сопротивлялся нашему небольшому ménage à trois [фр. — шведская семья, полиамория, зд. — тройничок], — сказал Франция с дюжим ликованием.
Негодующе лопочущий Англия всегда являлся для него очаровательным зрелищем.
— Э-эй! Это совсем другое! — воспротивился англичанин, потянувшись за очередным глотком из бутылки, — Я был в безвыходном положении, — пробормотал он.
Одарив его поражённым взглядом, Франция медленно изогнул губы в слабой улыбке.
— Смотри, Angleterre, — он наклонился так близко, что Англия почувствовал его дыхание на своей щеке. Вблизи его глаза ещё больше сияли лазурью, — Ты находишься в опасной близости к признанию того, что у тебя есть чувства. А нам нельзя их иметь.
Англия с холодом посмотрел на него и, нервно облизнув губы, оторвал от него свой взгляд.
— Ты говоришь об этом, как о чём-то плохом, — проворчал он, будучи немного доволен тем, что Франция удивленно моргнул.
Лицо француза теперь выражало чистое изумление.
— В прошлом ты ясно дал мне понять, что дальше товарищества и потрахушек мы никогда не зайдём, и то это в лучшие времена.
— Не говорил я такого никогда, — возразил Англия.
— Да тебе и не надо было… — сказал Франция тихо. Слова Англии ударили, словно обухом по голове.
— Ну, знаешь, когда я начинаю выказывать тебе какие-то чувства, ты сразу начинаешь вести себя так, будто со мной что-то не то и вообще наступил конец света, — англичанин прислонил к губам бутылку и начал было пить, как вдруг Франция схватил его за запястье, отдергивая его руку ото рта. В мгновение ока француз забрал у него виски и как бы ненароком выбросил напиток за ограждение. Звук разбивающейся о бетон бутылки заставил Англию вздрогнуть.
— Скотина, это была моя бутылка!
— Твой босс прав, — Франция совершенно не раскаивался в содеянном, — Ты слишком много пьёшь.
— Да пошёл ты, — прорычал Англия, отвернувшись и угрюмо выглянув за ограждение, делая вид, что ищет взглядом жалкие останки разбитой вдребезги бутылки.
— Это мой балкон, — подчеркнул Франция, как и всегда, невыносимо довольный собой. Англия терпеть не мог этот его тон, как, собственно, он терпеть не мог и всё, что касалось француза, и даже эту теплую ладонь на своём плече, так приятно сжимающую его.
Резко скинув с плеча чужую руку, Англия стал взбираться на ограждение с целью вернуться обратно в свою комнату, пусть теперь он был гораздо неустойчивее, чем раньше. Но руки Франции обвили его сзади и настойчиво спустили вниз, и теперь Англия оказался вновь прижат к нему, спиной ощущая жар его тела.
— Убьешься же, дурачок, — проворчал француз.
— Только на время, — ответил ему Англия, однако остался стоять смирно. И это лишь потому, что он замучается потом разбираться с последствиями, только поэтому. Его запрягут корпеть над бумагами, когда он оживёт.
— Non, дурачком ты был всегда, — Франция крепче прижался к его спине, а руки сильнее обхватили талию, — Я не хочу видеть твой изуродованный, окровавленный, расшибившийся труп.
— А, то есть будет лучше, если я умру более привлекательно? — с омерзением спросил англичанин.
— Разумеется, — в улыбке изогнув прижатые к шее Англии губы, ответил тот. — Нам бы тогда не пришлось тратить время на слова. В виде трупа ты бы охотнее соглашался на все мои предложения.
Англичанин тихо фыркнул и покачал головой. Его, по идее, должны были уже встревожить извращенные фантазии, родившиеся в голове у Франции, но спустя столько лет его немного даже стало успокаивать осознание того, что некоторые вещи всё-таки останутся неизменны.
— Ты правда так считаешь? — спросил он.
— Что в виде трупа ты бы охотнее на всё соглашался? Ничего личного, все в виде трупов охотнее соглашаются.
— Ты прекрасно знаешь, что я не об этом! Ты правда считаешь, что я имел в виду только товарищеские отношения?
— Не знаю, — с неохотой сказал Франция скрипучим голосом, вырывая слова из глотки, — Даже не берусь утверждать.
— Да ты вечно только и утверждаешь. Тебе нравится это делать.
Плечи француза опустились, и он неторопливо высвободил Англию из своего объятия, делая шаг назад.
— Но только не в этом случае. Я не посмею.
Англия уставился на него, пораженный таким чистосердечным признанием, ведь он ожидал от него более ветреного ответа.
— Я знаю тебя уже много веков, — тем временем продолжал Франция, — И до сих пор не могу сказать, о чём ты думаешь, особенно когда речь заходит об… этом.
Англия быстро сглотнул.
— О чём об «этом»? — спросил он, едва ли смея и предположить, каким будет ответ.
Франция отвел глаза, по нему было видно, что он дрожит.
— Я не могу быть однолюбом. Не могу быть только твоим и больше ничьим. Мы не люди.
— Да знаю я это! — огрызнулся Англия, угрожающе щуря глаза, — Были бы мы людьми, мне бы не пришлись делить тебя с политиками и прочими и сдерживать себя, трясясь над своей историей.
Франция склонился к англичанину, слегка соприкасаясь с ним лбами.
— Ах, мы с тобой прямо два сапога пара, правда? — с тоской произнес он, — Пара разрушенных империй, живущих не в той эпохе, жаждущих лишь одного, чего они никогда, увы, не обретут.
С губ англичанина сорвался хриплый вымученный смех.
— Думаю, ты прав, — сказал он, — Я слишком много пью. Сразу становлюсь каким-то плаксивым.
— Тут есть над чем поплакать, — ответил Франция, — Сил злиться уже нет.
— Мне кажется, они устраивают все эти конференции и собеседования, чтобы убрать нас со своего пути, — в голосе Англии просачивались раздражение и усталость, — Чтобы отвлечь нас от мятежей и революций. Помнишь те времена, когда наши боссы прислушивались к нам?
— И те времена, когда нас бросали в темницу за то, что мы шли против них, — мгновенно добавил Франция.
— Ты понимаешь, о чём я, — сказал Англия, — Они бы не бросали нас в темницу, если бы наши слова ничего не стоили. А сейчас… кому мы нужны сейчас?
— Существуют народы, — ответил Франция, — И пока они существуют, разумеется, мы нужны.
— Нашим народам, может, и нужны. А нашим боссам — нет. Возможно, было бы проще просто исчезнуть из их поля зрения и зажить обычной человеческой жизнью.
— Мы стараемся, — сказал Франция с ноткой горечи в голосе, — И у нас иногда даже получается. Год, десять лет. А потом мы просто не выдерживаем. Мы такие, какие мы есть, — он улыбнулся, но также горько, — В конце концов, мы строим новый мир. Мир, полный гармонии, процветания и свободы, — насмешливо произнес он, широко раскидывая руки в стороны, словно пытаясь обхватить весь этот мир.
Англия устало рассмеялся.
— Но всё-таки иногда я ни о чём больше не могу думать, кроме как о прошлом. Я был империей.
Грубая диковатая улыбка Франции смягчилась, и он погладил большим пальцем щеку англичанина.
— Мы оба были, — сказал он, и Англия прильнул щекой к его ладони, — Но все забывают, даже мы забываем, что, пока у нас есть чувства, мы тоже люди.
— У тебя на все вопросы найдется ответ, да? — ухмыльнулся Англия.
— Oui, коне…
Из номера Германии снова донесся громкий стон удовольствия, прервав француза на полуслове. Англия вновь застонал и ритмично застучал лбом по плечу Франции.
— Опять они! Как? — захныкал он. — Как Пруссия ходит вообще, если они каждую ночь это делают?
Англичанин глянул вверх и столкнулся с взглядом Франции. Почти ужасающим взглядом.
— Но-но, Angleterre, — промурлыкал француз, — Ты говоришь, как старый хрыч! Считаешь, ты не в силах составить конкуренцию молодому поколению?
Поддразнивание рассердило англичанина.
— Это Пруссия-то молодое поколение? — рявкнул он.
— В таком случае, составить ему конкуренцию не будет для тебя сложной задачей, — самодовольно ответил тот.
— Ты пытаешься меня спровоцировать.
— Oui. Получилось?
Помолчав некоторое время, Англия жадно притянул француза к себе за шею и втянул в грубый поцелуй, кусаясь и сплетая языки. Наконец, отпустив его и тяжело дыша, он улыбнулся дикой, широченной улыбкой.
— Получилось. Для меня превзойти этих двоих как раз плюнуть.
— С предвкушением ожидаю доказательств, — сказал Франция и втянул его в очередной поцелуй.

Они не спали всю ночь, а наутро явились на завтрак с затуманенными глазами и безумно уставшие, но оно того стоило. Англия самодовольно улыбался, а Франция весь день вёл себя, как кот, нализавшийся сметаны, не обращая внимания ни на сердитые взгляды, ни на замечания.
Во время обеденного перерыва к ним подошел Германия. Он выглядел весьма вымотанным, вокруг его глаз красовались синяки, настолько темные, что никакой тональный крем не мог их скрыть (а немец, по мнению Англии, определенно пытался их замазать; они все уже были экспертами в скрытии подобных дефектов). Его обычно безупречно отглаженный костюм был помят, галстук сидел криво, а некоторые пряди были выбиты из зачесанных назад волос.
— Можно вас на пару слов? — произнес он неловко, Англия впервые видел его таким.
Он переглянулся с Францией, и они оба кивнули.
— Да, мы слушаем, — англичанин скрестил руки на груди и прищурился.
Германия расслабил плечи.
— Можно наедине? Это кое-что личное.
— Конечно, — сказал Франция, нахмурившись. Что бы там ни было, попахивало чем-то серьезным, будто он вел к разговору о каких-нибудь сложностях в делах государственной важности или о проблемах европейского общества.
Германия вывел их в коридор и выпрямился во весь свой высокий рост.
— Должен попросить вас об одной услуге. Если в будущем вам снова приспичит, эм… уединиться друг с другом во время проводимого саммита, я был бы очень признателен, если бы вы вели себя потише. На вас поступили жалобы.

la fin.