Как у тебя дела?
А в 70е происходит разрядка международной напряжённости. И России разрешают приехать к Америке в гости

Чем ближе был день Д, день визита России, тем сильнее Альфред паниковал. А вдруг Брагинский приезжает не по своей воле? А вдруг он всё ещё не хочет с ним общаться? А вдруг они не смогут договориться, и Холодная война продолжится? А насколько сильно Иван изменился за эти годы?
А покупать ли цветы, чёрт побери?
Последний вопрос мучил Джонса сильнее прочих, ввиду его кажущейся простоты. Ему очень хотелось порадовать Ивана, показать, что всё так же трепетно к нему относится... Но в то же время не хотелось быть идиотом, притащившим цветы нации, которому эти ухаживания не нужны.
Но ведь Холодная война закончилась. Третья Мировая отменяется, боссы говорят о разрядке и сотрудничестве, вот, совместный полёт в космос придумали, мировое сообщество переводит дух и выбирается из бункеров...
А Америка ходил колесом по кабинету и визжал от восторга, узнав о предстоящем визите. Правда, быстро успокоился — он не знал, как к нему сейчас отнесётся Россия.
И как он, чёрт побери, отнесётся к цветам.
В итоге Альфред предпочёл побыть идиотом, и явился на встречу с букетом ярко-жёлтых подсолнухов, от одного вида которых по его хребту пробегали мурашки.

...В их первую встречу у России в руках тоже были подсолнухи. Он странно выглядел, жуткий Брагинский, которого боялась вся Европа, восточный дикарь с такими привычными, домашними цветами... Наверное, именно поэтому Америка его не испугался — не может нация, любящий такие цветы, быть жестоким. Что бы там Артур ни говорил.

Брагинский опаздывал. Как казалось Америке — на целую вечность, на самом же деле всего на десять минут. А Джонс припёрся за час до назначенного времени, успел нарезать пару кругов по стенам конференц-зала, накурить, проветрить и снова накурить, наделать самолётиков из документов и ужаснуться делу рук своих, запросить копии и упасть за стол, уронив голову на руки.
— Привет, — Джонс поднимает голову и видит Ивана, вошедшего настолько тихо, что Америка его не услышал. Он... Такой же, точно такой же, как раньше, до Холодной войны. И впервые за много лет Брагинский не пытается выдать себя за Корею или Кубу, не щурит глаза и не сутулится, пытаясь казаться ниже ростом. Впервые за много лет они смотрят друг на друга прямо и открыто, а не в прицел или бинокль. Впервые за много лет они не угрожают друг другу.
И Джонс очень надеется на то, что больше угрожать не будут.
Альфред встаёт из-за стола, улыбаясь скорее по привычке. И чтобы не выдать свой страх. А Джонсу страшно, до дрожи в коленках и потных ладоней — страшно, что сейчас его оттолкнут, и всё начнётся сначала. Но на то он и герой, чтобы справляться со страхами.
— Привет. Это тебе, — Америка протягивает России букет. — Тебе же всё ещё нравятся подсолнухи?
Так просто — привет. Так просто — передать цветы... И так сложно не броситься ему на шею, так сложно не краснеть всем телом, так сложно быть обычным жизнерадостным идиотом, когда рядом тот, кого ты так ждал. Чьим именем называл другого. Тот, ради кого ты поставил мир на грань уничтожения.
— Да, — Брагинский берёт букет, словно нарочно не касаясь пальцами руки Джонса, но того всё равно словно током ударяет. — Спасибо.
Альфред не так представлял себе эту встречу, совершенно не так. Он надеялся, что Россия сразу, с первой минуты даст понять, ясно и чётко, остались ли у него чувства к Америке или нет. Но этой ясности не было. Не враги, да, больше — не враги... Но пока больше ничего не понятно. И поэтому Джонс нервничает, а его рука, поправляющая очки, дрожит.
А ещё он ожидал иной реакции на букет — не просто "спасибо", но, возможно, поцелуй в щёку... Это же не просто дань вежливости, это знак внимания! Нельзя же так, в самом деле.
Они стоят друг напротив друга и молча улыбаются — один вымученно, другой искренне. Один придумывает, что сказать (без бумаг, которые он даже не читал, Альфред не может вспомнить, что же они должны обсудить), а другой... Другой просто привык молчать и улыбаться, и ждать, когда наступит его очередь высказываться.
— Ты рад? — нарушает молчание Джонс. Он считал, что русские — такой странный народ, что они улыбаются только если действительно рады. И он очень хочет не ошибиться.
— Да, — просто отвечает Россия. — Я рад тебя видеть, Альфред.
От того, как эта восточная медвежуть произносит его имя, у Америки моментально запотевают очки. Не "Джонс, мать твою", как тогда, в Корее, не "Америка, мудак", как в Берлине, а "Альфред"...
Джонс делает шаг навстречу — короткий, но достаточный, чтобы встать вплотную. "Я герой, я это сделаю" — проносится в его голове, Альфред морально подготавливается к удару в морду... и утыкается лицом в шарф Ивана. Такое привычное... и такое новое, удивительное ощущение, от которого дрожь пробегает по всему телу.
— Я так скучал, — шепчет Джонс, вцепившись руками в плечи Брагинского. Америка некстати вспоминает детство, когда к нему приезжал Артур, гораздо реже, чем хотелось бы, и младший кидался на шею старшему, но далеко не всегда получал ответную ласку. И всегда твердил, что скучал и очень рад видеть Англию. Тот отвечал по настроению — либо обнимал в ответ, либо отстранялся и ворчал, что надо быть сдержаннее в проявлениях чувств. Альфред так и не научился сдержанности.
— Я тоже, — Иван обнимает Америку, прижимая его к себе так сильно, что непобедимый герой издаёт полузадушенный писк.
До Альфреда не сразу доходит, что "фэйсом об тэйбл" отменяется, что ему так же рады... Что он уже не стоит, уткнувшись лицом в шарф Ивана, что его оторвали от пола и кружат по залу, сбивают его ногами стулья и счастливо смеются.
— Россия... Отпусти... — хрипит Альфред. Брагинский (о, чудо!) подчиняется, аккуратно ставит Америку, где росло и поправляет на нём очки.
— Ты не изменился, — улыбается Иван.
— Ты тоже, — Америка поднимается на цыпочки и целует Россию в губы. Теперь он знает — можно.

...а пахнет он всё так же — берёзовой рощей и чаем. С шиповником. И немного водкой, даже если не пил. Наверное — сейчас они пьют, прямо в постели, и Иван одобрительно хлопает Альфреда по плечу, когда тому удаётся сделать глоток и не закашляться. Джонс самодовольно ухмыляется, но не сообщает о своих тренировках. О посиделках на Аляске он тоже не рассказывает — нечего потому что.
...а ещё он большой и тёплый, и шарф не снимает даже в постели, и Америка в нём путается, а Иван хохочет и наматывает шарф сразу на две шеи.
— Задушишь! — смеётся Джонс, пытаясь освободиться, а Россия кивает, задушу, мол, и с притворным рычанием валит Альфреда обратно на спину.
Они ещё не знают, что Холодная война не закончилась, и впереди у них продолжение ракетной гонки, Афганистан и прочие неприятности. Но сегодня они вместе, сегодня Альфред счастливо жмурится от поцелуев и не возмущается, проиграв в "камень-ножницы-бумага". Какая разница, кто сверху?
Альфред не будет возмущаться даже когда Иван кончит в него. Подумаешь, неприятность какая... Устроившись на плече у партнёра, Америка счастливо улыбнётся и задаст вопрос, мучивший его столько лет.
— Как у тебя дела?