Война — мировое зло. Она всегда ассоциируется с горем, утратами, смертью. Потому испокон веков люди боялись и ненавидели войну.

Исключением не оказался и Иван Брагинский, простой семнадцатилетний парень из Москвы — не считая того, что войну он не боялся, а ненавидел и презирал. Он, в глубине души так и не выросший мальчик, мечтал о мире во всëм мире. Но именно на его юношество выпала Великая Отечественная. Закипая гневом при мысли о том, что на его горячо любимую Родину осмелились напасть, Иван, не раздумывая, бросил университет и пошëл в армию (начислив себе пару лишних лет), стремясь защитить свою страну и дать отпор врагам.

Иван храбро сражался за честь своей страны. Он повидал немало смертей, безнадëжно раненых и больных товарищей, которые беспомощно тянули к нему дрожащие руки; он видел горькие слëзы матерей, сестëр и детей, которые узнали, что больше никогда не увидят отца и деда… И, думая и вспоминая обо всëм этом, он мог только проклинать и искренне ненавидеть тех извергов, из—за которых так мучались ни в чëм не повинные люди.

Но сколько бы Ваня не повидал на беспощадной войне, одно событие крепко врезалось ему в память.

Это было весной тысяча девятьсот сорок третьего года. Отряд русских солдат скрывался в лесу под Москвой, в котором, поговаривали, была пара—тройка десятков вражеских партизанов. Молодые бойцы успели облазить половину леса, но так никого и не нашли — «хорошо запрятались, сволочи», как говорил их майор Морозов.

Но вот на пятый день обыска леса один из солдат наконец нашëл кое—что — точнее, кое—кого интересного…

— Вот тебе, тварь ты поганая, получи! — приговаривал Пëтр Алфëров, грубо толкая вперëд и пиная в ноги измазанного в грязи блондина. — Уж я тебе покажу, нечистая ты сила…

— Да неужто поймал? — радостно воскликнул майор, встав с земли и отряхнув замызганные штаны, подходя поближе, чтобы разглядеть пойманную «жертву». Солдаты дружно обернулись и, довольно ухмыляясь, пожимали друг другу руки. Лишь Брагинский не находил в этом ничего хорошего — новый пленник, новая смерть… Парень считал бесчеловечным лишать жизни создание Бога, каким бы оно ни было. Но, увы, война принуждала ко многому, чего бы он никогда не сделал в обычной, мирной жизни. Как, казалось, это было давно — мирное небо, повседневные заботы, искренние улыбки и звонкий смех…

Как ни странно, пленник не вырывался и не пытался сбежать — лишь нагло улыбался.

— Polak, — произнëс он, для убедительности горячо покивав головой. — Росыйски — хорошо. Ньемцы — плохо.

— Пасть заткни, тварь паршивая, — рявкнул Пëтр. — Лицемер какой! Исподтишка подкрадывается с камнем, норовит в голову попасть, а как в плену оказался — сразу «росыйски хорошо»! В аду, сука, гореть будешь! — и, не сдержавшись, отвесил поляку мощный подзатыльник, на что тот пошатнулся и поморщился, обиженно глядя на ударившего.

— Спокойно, Петя, — невозмутимо произнëс майор, впрочем, незаметно хмыкнув. — Сейчас мы управимся с этим голубчиком, он крылышки—то и протянет. Скажи—ка нам своë имя для начала. Переведи ему, Петя.

— Обойдëтся, — нахмурился Алфëров, но всë же спросил. — Nazwa?

— Феликс, — не прекращая ухмыляться, ответил поляк, не отрывая взгляд от Брагинского. А последнего этот взгляд насторожил.

— Так, Феликс, значит. И какое у тебя последнее желание?

— Вилль? — стиснув зубы, перевëл вопрос Пëтр.

Поляк загадочно изогнул губы в усмешке.

— Całować, — произнëс он, и, на случай, если его не поняли, причмокнул губами.

Алфëров пару мгновений шокированно смотрел на наглое лицо поляка, а затем откашлялся и сказал:

— Целоваться этот господин желает, — он осуждающе покачал головой, словно говоря «ну и пленные попадаются».

Солдаты подозрительно затихли. Морозов прокашлялся, пытаясь скрыть недоумение и смущение от неожиданной прихоти пленника.

— А ну, хлопцы, кто напомнит мне правила казни? — наконец произнëс майор. Ваня, который ожидал подобного вопроса, быстрее всех вынул толстую книжечку маленького формата из пазухи и, найдя нужную страницу, начал зачитывать.

— Первое правило. У пленника есть одно — и лишь единственное желание.
Второе правило. В последнем желании может быть только одна просьба. То есть, пленник имеет право выкурить одну сигарету — но не две или три.
Третье правило. Максимальное время выполнения последнего желания — пять минут.
Четвëртое правило. Последнее желание не может быть прошением о пощаде или отстрочке казни.
Пятое правило. Последнее желание должно быть выполнено в не более чем тридцати метрах от места казни.
Шестое правило. Если желание не может быть выполнено на практике, его следует немедленно поменять или отменить.
Седьмое правило. Пленник не имеет право менять уже загаданное желание.
Восьмое правило. Если желание не противоречит ни одному вышеописанному пункту, оно должно быть исполнено.

Дочитав текст и замолчав, Ваня взглянул на обеспокоенные лица друзей. Очевидно, никому не хотелось целоваться с парнем, ещë и с врагом. А вот Ивану он почему—то сразу понравился… Он тряхнул головой, словно пытаясь выбросить подобные мысли из головы.

— Что ж, гм, — сказал майор, нервно пощипывая козлиную бородку. — Я думаю, желание нашего пана не нарушает правила казни. Не поймите меня неправильно, солдатики — мне с вражеской мордой целоваться совсем не хочется… Видимо, пан не знает, что у нас тут исключительно мужское общество, — он невесело усмехнулся. — Но что поделать, мы обязаны выполнить его предсмертное желание. Итак, есть добровольцы?..

Кто—то рядом с Ваней тут же вскинул руку.

— О, Семëн! Ты хочешь исполнить желание нашего пленника? — поднял брови Морозов.

— Нет, товарищ майор, — быстро проговорил веснушчатый паренëк возраста Ивана, Семëн Молотов. — Я хотел предложить способ жребия. Итак, я беру пять спичек…

— Шесть, — перебил его майор. — Я такой же военный, как и вы, так что всë должно быть справедливо.

— Эм… Хорошо, шесть, — он достал ещë одну спичку и, чиркнув ей по близлежащему дереву, зажëг и тут же потушил еë. Взял пустой коробок и положил туда шесть спичек, включая потушенную. Встряхнул ëмкость и приоткрыл еë.

— Я беру первый, — заявил он, закрывая глаза и наугад подцепляя ногтем спичку. Уже по ощущениям он догадался, что опасность миновала, но всë же рискнул проверить.

Следующим взял Федя Носов, угрюмый, неразговорчивый мужчина лет тридцати пяти. Увидев неиспользованную спичку, он облегчëнно вздохнул и передал коробок Ивану.

И сразу какое—то предчувствие поселилось в душе Брагинского…

— Бедный Ваня, — хлопнул парня по плечу загорелый Томас Плетько. — Ну, давай… Удачи.

Иван медленно поднялся с корточек и неторопливо направился к откровенно скалящемуся поляку. Не сказать, чтобы Брагинскому был противен или досаден выбор спички — это просто было необычно, и послужило бы хоть каким—то разнообразием в его невесëлой жизни.

Он положил спичку в карман брюк. Подойдя к Феликсу вплотную, Ваня остановился и взгляделся в его элегантные чëрточки лица. Слегка опешив, парень немного нагнулся, и коснулся его губ своими, наблюдая за тем, как длинные светлые ресницы прикрывают яркие зелëные глаза. Чувствуя, как Феликс размыкает губы, Брагинский немедленно прервал поцелуй — нет, ему не было неприятно, ему просто не хотелось разговоров за спиной. Поспешно развернувшись, дабы избежать пристального взгляда блондина, Иван решительно зашагал в сторону военных товарищей, которые уже были наготове с двустволками. Пëтр протягивал ему ружьë. Молча приняв его, парень с затаëнной грустью стал ждать заветных слов.

— Три…

«У него действительно манящие глаза.»

— Два…

«А ещë у него красивые волосы, хоть и грязные.»

— Один…

«И губы такие мягкие…»

— Огонь!

«А сейчас я убью его.»

Раздались почти единовременные выстрелы, и поляк, не издав ни звука, повалился на сухую траву леса. Семëн подошëл к свежему трупу и пнул его пару раз сапогом.

— Мëртв! — торжественно объявил он с таким довольным видом, словно он был именинником, которому вручили огромный торт. Ваня с жалостью посмотрел на жестоких друзей, которые уже уходили куда—то вглубь леса и повернул голову в сторону Феликса. Машинально запустив руки в карманы, он нащупал там наполовину сгоревшую спичку. Грустно усмехнувшись, он в последний раз взглянул на тело поляка и, выкинув спичку, отвернулся, поспешив за отрядом.

Впервые в жизни он испытал к врагу чувство жалости.