Распался навеки союз нерушимый.
Стоит на распутье великая Русь.
Но долго ли будет она неделимой,
Я этого вам предсказать не берусь.

Она им не нравится.

Но никто не смеет выплюнуть ей в лицо эту горькую правду. Они, шипя, обещают ей помощь, поддержку и процветание, если она будет беспрекословно подчиняться. И ей ничего не остается - только безвольно кивнуть, не до конца осознавая то, что ей было сказано.

Это очень удобно.

Ее часто усаживали в потрепанные кресла, которые еще не успели убрать или выбросить, из-за старости, а может и иных причин, связанных с напоминанием о той эпохи, когда сыплющийся с них грязно-оранжевый поролон был неплохой набивкой для противных желтых или цветастых чехлов. Старомодное безвкусное напоминание о полнейшем аскетизме и слепой вере в утопию, чье имя «коммунизм».

Новый глава России не вызывает у той никаких эмоций, что показалось бы ей странным, будь она хотя бы чуточку в себе. Она почти не понимает то, что тот говорит рычащим режущим слух голосом. Он – убежденный капиталист, который не испытывал никаких скорбных эмоций по поводу распада Союза, оглушившего Анну и введшего ее в своеобразный транс, из которого она редко выныривала.

Сейчас он молчит, но по его обрюзгшему лицу видно, что слабенькая Брагинская его разочаровывает и раздражает – она совсем не такая, какой он ее себе представлял и это убивает одну треть его великолепных планов. И где-то в мозгу пульсирует мысль о том, что его в чем-то обманули. Он мечтал властвовать не над эфемерным СССР, а над определенно территорией, своеобразным связующим звеном, которое вцепилось в остальные четырнадцать республик мертвой хваткой.

Ему уже бывало видеть ее в обществе Горбачева, но тогда она выглядела… лучше. Немного неуверенная, бледная, явно больная, но не как сейчас! Не похожая на живой безмозглый труп, на отвратительную сломанную куклу, чей механизм был нарушен его предшественником и доломан им самим.
Но от чего-то, когда он позвонил президенту США, чтобы сообщить благостную весть, она ожила. Будто взвилась вся, разозлилась так искренне, как он от нее не ожидал. Но это была кратковременная вспышка, погасшая как маленький уголек, брошенный на сырую землю. В скором времени утихомирилась и умолкла.

Такой ее и застал некий Альфред. Ф. Джонс, прибывший в Москву на следующий же день и оставшийся в целом довольным. Чем был доволен молодой, явно богатый и успешный американец было неизвестно, но приняли его по возможности вежливо и по-королевски щедро. Большая шишка, не иначе.

К свободному рынку от жизни хреновой,
Спустившись с вершин коммунизма, народ
Под флагом трехцветным с орлом двухголовым
И гимном советским шагает вразброд.

Со временем боль стала похожа на тупые удары молоточком по чувствительным точкам, но Анна продолжала плавать в тумане, бессознательно уносясь от реальности. Стоило ее сознанию немного проясниться, как ее тут же грубо брали под руки и насильно, разжимая челюсть пальцами, вливали в ее рот что-то, что дарило легкость и полную апатию. Если бы в ее силах было ощущать хоть какие-то эмоции, то она была бы скорее всего зла и раздосадована. Волшебный наркотик же делал ее излишне пассивной и сговорчивой.

Если она нужна была им во вменяемом состояние, то в ход шло стандартное окунание с головой под холодную струю из-под крана, пока она, не наглотавшись воды, не начинала отпираться так неистово, что двое здоровых крепких мужчин, не могли сдержать ее.
Впрочем, боевой пыл гасили воспоминания о произошедшем, оставалось только молча выслушать все наставления и как хорошей девочке отправиться на запланированные встречи.

В груди ворочалось гадкое чувство неправильности, в желудке было пусто и тошно, а найти утешение среди народа, полагаясь на непосредственную связь с ним, не выходило. В голове и душе не было и отголоска чужих мыслей, словно ее разом отсоединили от бесконечного потока людей, снующих по улицам. Впервые Россия чувствовала себя такой одинокой и брошенной. Неужели ее разом лишили права быть нацией?

* * *
Славься, отечество наше привольное,
Славься, послушный российский народ,
Что постоянно меняет символику
И не имеет важнее забот.

Машинально она перебирала короткие светлые волосы на его затылке и касалась подушечками пальцев нежного участка кожи его шее, сидя на деревянном столе, со слегка разведенными ногами и ежась от сквозняка.

- Замерзла? – тихо спросил Альфред, лениво отрываясь от ее шеи и глядя на нее невозможно, невыносимо голубыми глазами.
- А сам как думаешь? – поправляя сползающую с плеч рубашку, явно не ее размера, отозвалась Брагинская. – Ты не представляешь, как мало удовольствия я получаю сидя здесь нагишом рядом с открытым окном.
- Минут десять назад ты не жаловалась, – наклоняясь за очками, заметил Джонс, едко улыбаясь краешком губ. Взгляд, которым его наградили, был излишне суров, чтобы перенести его без потерь, но Америка бесхитростно смотрел на Россию в ответ. Он – победитель. Бояться ее нет смысла, особенно ему, особенно сейчас и здесь.
- Ты сделал из меня валютную проститутку и счастлив? – склонив голову к плечу, спросила она, по-старинке приподнимая тонкие брови, будто любой ответ будет воспринят ею как оскорбление.
- Ты сама выбираешь эпитеты.
- Платил бы в таком случае соответствующе. А не то я чувствую себя дешевкой.
- Я даю ровно столько, сколько считаю нужным, детка, - дернул плечом американец, возвращая ремень на положенное ему место. – Есть ли мне смысл идти себе в ущерб?
- Я иду. На сколько уступок я уже пошла? Кидаюсь ресурсами, как африканская страна. Отдаю все за бесценок, даже армией без твоего разрешения руководить не могу. Ты меня растоптал, - дрожащим от гнева голосом, произнесла она, плотно сжав зубы, словно от невыносимой боли.
- Ты ошибаешься и зря винишь меня, дорогая, - расправившись с брюками, удовлетворенно выдохнул Альфред, оглядываясь в поисках часов, - я всего лишь сделал выгодное предложение, а твоя сплоченная семейка, заручившись поддержкой твоих же людей, распустила себя самовольно. Только и всего. Заметь, я никого силком не заставлял собирать вещички, только доплатил кое-где. Единственный твой враг – ты сама, кое-кто из твоих детишек и твое нынешнее положение. Но не переживай, Россия, - стягивая с нее свою слегка помявшуюся рубашку, добавил он, - я помогу тебе. Поверь, в скором времени, я сделаю тебя своим партнером, помогу создать необходимые проекты для выхода из кризиса и перехода к рыночной экономике. Благо, продаваться ты умеешь великолепно.

Проследив за тем, как он застегнул рубашку на все пуговицы и педантично расправил воротник, чему без сомнения был научен Англией, Брагинская уперла сжатые в кулаки руки в стол, и процедила, удерживая себя от того, чтобы не вскочить с места:

- У тебя извращенное понятие о любви.
- Возможно. Но ты не оставила мне выбора, - напоследок, он прижался губами к ее лбу. – У тебя есть пару дней на то, чтобы собрать вещи. Поживем где-нибудь в Калифорнии или Флориде. Здешний климат плохо сказывается на твоем хрупком здоровье. Наверное, мне нужно было силком увезти тебя отдыхать сразу после Октябрьской революции. Может и проблем ты бы создала на порядок меньше.

* * *
Когда-то под царскою властью мы жили,
Но вот наступила заря Октября.
Мы били буржуев и церкви крушили,
А также поставили к стенке царя.
Потом его кости в болоте достали
Отправили в Питер на вечный покой.
Простите, товарищи Ленин и Сталин,
За то, что дошли мы до жизни такой.

Первые три дня между ними царил условный мир: никто не затевал ссор, не начинал споров, не заводил разговоров на опасную тему.

В тишине проходили завтраки, обеды и ужины, совместные походы на пляж, отход ко сну. Разве что, иногда, Джонс начинал небрежно упоминать о том, что происходило с его делами. Но любая новость об успехе, преподносилась героем с тем напускным безразличием, который хорошо был знаком Брагинской. Он не пытался хвастаться, просто тишина его угнетала, а безделье делало уязвимым перед ней. Альфреду нужно было постоянно двигаться, создавать, продвигать, обговаривать что-то, иначе он рисковал потерять лидирующую позицию, за которую бился с таким остервенением.

Порой он не спал ночами, и только приехав в Калифорнию, немного утихомирился. Аня вскакивала ни свет ни заря, облачалась в теплый шерстяной свитер и шла на побережье, встречать утренний густой туман, стелящейся над неспокойной водной гладью. Не раз, Ал встречал ее на пороге снятого им домика, продрогшую с влажными, заплетенными в косу волосами. Она, молча, кивала ему и отправлялась готовить завтрак, будто должна была это делать.

- Привычка, - как-то ненароком обронила она, закатывая рукава и подставляя холодные руки под теплую воду. – М-мы раньше по очереди этим занимались… дома.

На четвертый день поднять ее удалось лишь ближе к полудню, уговорами прогуляться и насладиться долгожданным солнцем, которое изредка, ближе к вечеру, показывалось им сквозь полупрозрачные занавески.

Но на следующее утро ее было не дозваться – жутко бледная, с болезненным румянцем на щеках Анна слегла к внезапно обострившемуся страху Джонса. Растерявшись, он не придумал ничего лучше, кроме как позвонить в частную клинику, где работал один из его знакомых врачей, который без лишних вопросов вправлял ему выбитые суставы и подлечивал быстро заживающие пулевые ранения. Его нельзя было назвать специалистом в области изучения физиологии стран, но он был надежным проверенным человеком, а в сложившейся ситуации о большем и мечтать было нельзя.

Довольно скрупулезно, но, не навязчиво осмотрев предполагаемую пациентку, он подошел к Джонсу, на ходу отрицательно качая лысеющей головой.

- Понятия не имею, что с ней. Температура немного выше нормы, но это явно не вирусное заболевание. В остальном, по всем показателям ваша знакомая в полном порядке. Я постарался ей об этом сказать, но я не уверен, что она поняла меня. Она говорит по-английски? – смущенно, отчего-то шепотом спросил он.
- Говорит и прекрасно слышит, - мрачно отозвался Альфред, кинув взгляд в сторону Ани. – Спасибо вам за то, что потратили время.
- Увы, я ничего не смог сделать, - с грустной улыбкой напомнил мужчина, пожав протянутую Джонсом руку, - но кажется, ей действительно очень плохо.
Проводив врача до двери, Америка вернулся в комнату, где лежала Брагинская. На секунду ему показалось, что она задремала, но стоило ему присесть на краешек ее постели, как она тут же распахнула покрасневшие от недосыпа глаза.
- В чем дело? – сухим шепотом поинтересовался он.
- Не могу… больше не могу, - Брагинская яростно замотала головой, от чего ее волосы разметались по подушке. – Мне здесь не дышится… Я не могу сделать нормальный вдох, Альфред. Воздух меня обжигает, от местной еды выворачивает наизнанку, а вода… вода кажется на вкус протухшей. Пожалуйста, пожалуйста… верни меня домой. Я с ума схожу.
- Ты банкрот, детка. Я не ожидал, конечно, что здесь ты станешь счастливей, но увозя тебя, я надеялся на то, что уберегу тебя от основной силы удара экономического краха. Жаль, что не вышло, - поднявшись, американец взялся за телефонную трубку, чтобы заказать билеты на ближайший рейс до Москвы, в то время как Брагинская, уткнувшись носом в подушку, разрыдалась.

* * *
Коррупционеров отправим в Бутырку
Чтоб знали насколько закон наш суров.
Зато мужикам раздадим по бутылке,
А бабам на выбор дадим мужиков.

Это были десять лет сплошного непрекращающегося обмана. Десятилетие фальши и угроз. Сто двадцать месяцев отвратительного манипулирования, совершавшегося без видимого удовольствия или особенного воодушевляющего блеска в глазах.

Альфред был счастлив каких-то несколько месяцев, когда, сопровождая Анну, он выглядел не просто победителем, а покровителем, щедрым и надежным помощником, не держащим зла и обид на бывших соперников. Он рядил ее в дорогие деловые костюмы, всюду таскал за собой, тщетно надеясь на то, что она воспрянет духом, поймет и оценит то, что он для нее сделал. Ведь в сущности, именно он, Америка, все эти долгие десятилетия был стороной, вынужденной защищаться и нападать, чтобы излечить ее от болезни, которая сделала из очаровательной поэтичной царской куколки агрессивную воинственную марионетку большевиков. Как долго он ждал момента, чтобы разглядеть под осточертевшей восковой хмурой маской ту улыбающуюся девушку, с которой познакомился будучи подростком. В которую, даже, был по-детски влюблен, тем не менее, путаясь в тех, кого можно было назвать ее любовниками.

Анна была с ним добра и довольно терпима, до определенного периода времени, когда ее взгляды кардинально разошлись с его собственными. Пришлось встать на правую сторону и убедить ее в том, что она безбожно ошибается. Получилось.

Победа оказалась сказочным бредом. Праздник вспыхнул и погас, зато на улице остались ленточки и конфетти, которые кому-то нужно было убрать.

Оказывалось, что без достойного соперника живется невыносимо скучно и тоскливо, а брать не сопротивляющуюся, но и не особо отвечающую на ласки Аню – мазохизм чистой воды. На душе становилось необыкновенно мерзко.

С гордостью введя ее в тот мир, от которого она пряталась за железным занавесом, Джонс не заподозрил подвоха, а Россия между тем все чаще и чаще стала ускользать из его рук, пока однажды, достаточно осмелев, не дала ему полноценный отпор.

Голос ее окреп, голова приподнялась, походка стала едва заметно увереннее. Скользнув по залу заседаний взглядом, Альфред почти не удивился тому, что Анна затесалась между европейцами, и прежде всего Германией и Францией. Может, хотела позлить его, а может, желала отгородиться от тех, кто по-прежнему кидал на нее уничижительные взгляды.

Приставать к ней с расспросами стало с некоторых пор не положено, так что оставалось лишь замещать одно горькое чувство другим, выкуривая пару-тройку сигарет одну за другой. Весьма неприятно, но действенно. Одно время Альфред баловался курением, пока его от этой привычки не отучила бывшая сожительница. Англия, кстати, вопреки своим же собственным словам, дымила после войны довольно часто, особенно, когда возвращалась из очередной ненужной поездки, чья цель была неизвестна. И скользя под их общее с Джонсом одеяло, неизменно пахла дорогим вином и духами Шанель. Своих пороков она никогда не скрывала. И было в этой откровенности что-то до боли пошлое и европейское.

Дым привычно обволакивал гортань, оставляя горьковато-кислый вкус на языке и небе, а Брагинская уже неспешно приближалась к нему, хотя он еще не успел добраться до фильтра первой сигареты.

- Давай договоримся так, - тихо и неспешно начала она, - если лелеешь надежду на то, чтобы снова встретиться с ней лицом к лицу, то и сам постарайся оживить того милого мальчика, который мечтал только о свободе и независимости. С какой стати я должна одна идти на жертвы, чтобы вместо улыбающегося паренька встретить того, кто своими сетями опутал весь мир? Нет, Альфред, давай по-честному, - она протянула ему руку.

Пораженному Джонсу только и оставалось, что ответить на рукопожатие, невольно застыв с сигаретой во рту и спутавшимися в клубок мыслями. Анна мимолетно улыбнулась и, повернувшись к нему спиной, зашагала в сторону зала заседаний, где их, несомненно, ждали.

Очнуться от произошедшего помог сигаретный пепел, неудачно упавший на тыльную сторону так и не опущенной руки. Альфред вздрогнул и недовольно поморщился, потирая место ожога. Впервые захотелось, чтобы от такой маленькой ранки остался шрам. На память. Потому что, может быть, он самую чуточку был мазохистом.

Символику примем, заплатим налоги,
И - к светлой заре по прямому пути.
Вот только б опять дураки и дороги
Нам не помешали до цели дойти.
*

*Стих В. Войновича. был предложен в качестве гимна.
**Кризис 1998 года