Огни за спиной сливались в одну длинную светлую полосу, постепенно превращающуюся в ярко-белую точку. Километры расстояния, отделяющие его от цели, так же исчезали под упрямством шипованных шин на холодной, обледенелой осенней дороге. Он любил расстояния. Любил дорогу. Любил километры и окружающие картины кадрами за стеклом. Стоит чуть отвлечься от вождения и повернуть голову – и каждый раз новая история новых людей откроется перед глазами. И пусть даже не людей, пусть не очень новая история однообразного леса и скучных болот — все равно. Нельзя в одну воду войти дважды, так же как и нельзя повторить моменты жизни, пусть это всего лишь зашелестевшее листьями на ветру дерево.
Но он так же и ненавидел расстояния, особенно когда они сливались в неопределенного времени ожидание до одной-единственной встречи. И каждый раз задаваемый самому себе вопрос «Зачем?»…
Иван Брагинский переключил передачу со второй на первую и притормозил у придорожной чебуречной. Серебристая, похожая на ледяную птицу БМВ мягко зашуршала шинами, ломая обледенелую грязь обочины. Почему-то для поездки сюда Россия выбрал именно эту красивую немецкую машину, а не поезд или даже самолет. «Объездил-таки!» — насмешливо хмыкал Англия и отворачивался. Иван только пожимал на это плечами и слабо улыбался. У России было много разных предрассудков, но машиностроение никогда не входило в их список.
Иван Брагинский ехал в Калининград. Янтарный свет городских фонарей становился все ближе.
Пепельница щетинилась ежиком смятых окурков – официанты почему-то не спешили ее менять, хотя народу в кафе было всего пять человек: какие-то двое молодых людей у окна тихо переговаривались, очень коротко стриженный парень кутал в палаткоподобную куртку вишневого цвета свою подругу, цепляя молнией ее густые каштановые волосы, от чего девушка возмущенно попискивала, а парень явно готовился в скором времени огрести по рукам. И Иван. А еще были усталая, клюющая носом продавщица и бомж, притулившийся по ту сторону стекла на бетонном подоконнике Калининградской забегаловки. Но их на тот момент сложно было назвать людьми – практически недвижимость. А Россия и не заметил, когда ушли рабочие зала. Да, даже у них максимум двенадцать трудовых часов…
Затяжка – выдох. Иван посмотрел на часы. Секундная стрелка мерно отсчитывала очередные шестьдесят делений, странно активная для ноября муха почти ей в такт отсчитывала шажки по желтоватому пластику не очень чистого стола. А Россия считал окурки и количество заданных самому себе «зачем?». Сколько раз он уже приезжал сюда и так ни разу и не дождался того, ради кого и преодолевал, собственно, многие сотни километров дороги Москва-Калининград. Конечно, можно было приволочь силой. Но для этого было необходимо найти эти самые моральные силы в себе самом, а Иван на эту ситуацию уже давно мог только грустно улыбаться и отводить взгляд.
Затяжка – выдох. Секундная стрелка явно издевалась, Иван практически реально видел, как она изгибалась и цеплялась кончиком за предыдущее деление, ехидно при этом усмехаясь серединкой циферблата. Россия не выдержал и показал ей язык. Противная стрелка показала в ответ – все друг друга поняли. Кофе давно остыл и булькал в неустойчивом пенопластовом стаканчике исключительно декорацией – пить такую бурду холодной было равносильно самоубийству, поэтому Иван с опаской отодвинул гремучую смесь на край стола, где она закачалась опасной ловушкой.
Затяжка – выдох. Интересно, когда у него кончатся сигареты? Россия, хмурясь, разыскивал по карманам последнюю пачку треклятого Мальборо, пристрастившись к этой американской радости после падения железного занавеса, когда Альфред, лучась улыбкой, аки змей-искуситель, протянул ему первую сигарету из красно-белой пачки. Конечно, Иван тогда кашлял, а зловредный Джонс иудой вился рядом и приговаривал, что это только сначала так неприятно, потом понравится… Чертов американец оказался прав, только вопрос не в том, что понравилось, а в том, что зависимость. Россия вздохнул и щелчком выбил из найденной пачки первую из трех оставшихся сигарет, смяв докуренный почти до фильтра окурок последней.
Затяжка – выдох. Оконное стекло бликовало ночными фонарями и огнями автомобильной трассы. Удивительно, оно даже не запотело, хотя снаружи было относительно холодно, а внутри относительно тепло. Иван поплотнее закутался в шарф. Да, Россия остается Россией, пусть даже это и… хм. Чертовы часы. Секундной стрелке откровенно хотелось набить морду. Иван прислушался. Даже учитывая шум улицы, было отчетливо слышно злорадное тиканье. Тиканья Россия не любил. Оно сразу напоминало ему о временах распада. Тогда, сидя один в доме по ночам и смотря в противоположную стену невидящими глазами, или пытаясь читать, запивая горечь еще более горьким крепким чаем, единственным звуком в доме оставались большие настенные часы в прихожей. Казалось бы, они должны были разгонять глухое колючее одиночество, однако еще сильнее давили своим размеренным счетом. Их громкое тиканье отдавалось эхом от стен коридора, а в стену комнаты летела кружка с недопитым чаем. Но даже после этого часы были громче.
Затяжка — выдох… Иван поморщился. Курить сил уже не было. Прошло уже несколько часов, как он сидит в этой мелкой кафешке, торгующей курами-гриль в качестве деликатесного блюда. Нет, это уже бред, пора прекращать эти странные безнадежные попытки. Ожидание, растянувшееся на годы, так ни к чему ни разу и не приведшее, ожидание, ожидание, ожидание… Ивану каждый раз хотелось ругаться, беситься и снова, как раньше, заставить согнуться под своей волей.. «выгнуться под собой…» Иван помотал головой и выгнал прочь жаркую картину воспоминания. Заставить исполнять свои желания, закричать от боли… «застонать от удовольствия…» Нет, это уже решительно никуда не годилось. Россия встал, пластиковый стул скрипнул по выложенному плиткой полу, а продавщица вскинулась, как разбуженный на посту часовой, и осоловело заморгала опухшими глазами.
— Доброй ночи, — слегка улыбнулся Иван и толкнул дверь кафешки. Холодный ветер тут же забил дыхание обратно в легкие.
Фонари светили все так же, машина стояла на положенном ей месте, даже сигареты нашлись в ближайшем киоске. Брагинский оперся о холодный капот своего БМВ и посмотрел на небо, наплевав на кашель и в очередной раз затягиваясь сигаретой. Тучи, да. Слегка оранжевые от фонарей, пронизанные сеточкой мелких ветвей придорожных лип.
Когда он опустил голову, то не смог даже улыбнуться, просто стоял и смотрел. А с противоположной стороны дороги ему в глаза так же глядел человек с пепельно-белыми волосами. Иван не видел четко, но знал, что глаза молодого человека были ярко-алыми. Он не смог ничего сказать, мог только сесть и засмеяться, прислонившись спиной к колесу и отмахиваясь от любых попыток поднять себя на ноги, в итоге сдавшись и просто сжавшись в комок в чужих объятиях, сидя на холодной земле в компании с колючей поземкой, ломкими желтыми листьями, еще не до конца прикрытыми зимним ковром, и Гилбертом Байльшмидтом. Интересно, он всегда так опаздывает, или просто забывает?