Я всегда посмеиваюсь, когда вижу очередного миротворца, честно пытающегося нас примирить.
Это все равно, что кинуть комок грязи в речку и сказать, что теперь он будет чистым.
Между мной и Джонсом – глухая-преглухая стена, и, честно, у меня нет ни малейшего желания проделать в ней дверь.
Просто… не хочу, и все.

****

Родня – вся, полностью - умотала от меня еще неделю назад, но в тот день мне было как-то особенно погано.
Пустой дом, четыре обшарпанные стены по периметру - хотелось на них лезть и выть, только бы что-то изменилось.
А еще все как-то подозрительно быстро собрали свои манатки, не оставив ничего. Давно ждали, значит…
Грусть в нежных глазах, какие-то бессмысленные оправдания – да сдались они мне!
Я повернулся спиной, чтобы больше не видеть, чтобы не оттягивать отвратительный момент расставания – моя очередная точка невозврата.
Интересно я умер тогда или все-таки в отведенное мне время, припорошенное агонией, нехваткой кислорода и разрывом миокарда, а?

****

В тот день я нажрался в дрова.
Пока где-то еще билась одинокая мыслишка о том, что давно я так не присасывался к бутылке – я уже допивал без закуски вторую… или третью?
Я порушил собственный дом или он сам начал осыпаться – этого точно сказать не могу, но когда мне на голову упала горстка штукатурки с потолка, я сначала пьяно расхохотался, а потом задумался - в чем же все-таки прокололся?
Вроде, дело не в идее – идея хороша, замечательная идея – только так она и осталась прекрасной и неосуществимой мечтой в тридесятом царстве за тридевять земель.
Даже мою реальность и то забрали – могущество и вьющийся за мной устрашающий шлейф тоже растворились в воздухе, и было обидно и неожиданно страшно, как будто вдруг вырвали землю из-под ног, и падаешь, падаешь куда-то, а куда не знаешь.
Делать что-то надо было, чем-то отвлечь свой мучающийся от отсутствия ответов мозг, и я пил.
Меня куда больше тошнило от неизвестности, от бездействия, от слабости в руках и ногах, чем от количества выпитого, хотя водка, вроде, оказалась паленной.
В конечном итоге, я упал на пол и отключился.

****

Когда с трудом пришел в себя, то первое, что ощутил – это то, как дико стучала кровь в висках. И еще отвращение.
К себе.
Где-то сзади почудились легкое шуршание и чьи-то осторожные шаги.
У меня сердце заколотилось, как психованное – «Тук-тук-туктуктуктуктук!» - неужто кто-то вернулся? Вернулся?
- Что-то ты запустил себя.
Вот эту фразу помню очень отчетливо. И еще насмешку в голосе.
Я сразу напрягся, когда понял, кто пришел по мою душу… вернее, по ее остатки, бьющиеся кровавыми сгустками.
Америка.
Джонс, - мысленно добавил я, и меня затошнило с новой силой.
- Проваливай.
Подняться не могу, комната медленно кружится, перед глазами плывет – звучит не слишком-то убедительно, пока ты лежишь носом в пол, и язык заплетается, как черт знает что.
- То есть я проделал такой путь, чтобы просто уйти? Я похож на идиота? – что-то тихонько скрипнуло – кажется, он переставлял с место на место какие-то мои вещи.
- Очень, - я закашлялся, пытаясь остановить рвотный позыв, хотя было бы приятно наблевать на эти начищенные туфли, внезапно возникшие прямо перед моим лицом.
Альфред присел на корточки, и теперь он почти целиком попадал в мое расфокусированное поле зрения.
- Хватит уже, - негромко сказал Америка с широкой ухмылкой, я досадливо дернулся, когда он почти мягко провел ладонью по моим волосам. – Сейчас тебе совсем не идет изображать крутого.

****

И что же дальше было омерзительней всего?
Мое непослушное тело?
Его самодовольная рожа?
Я бесполезно пытался скинуть его, пока Джонс, крепко прижав меня к полу, остервенело срывал одежду.
Почему-то я уже знал, что это произойдет, что это должно было произойти, но цеплялся за какую-то призрачную, мать ее, гордость, выбиваясь из последних сил.
Америка ругался грязно и, казалось, оглушающе, но что-то внутри подсказывало, что все происходящее его откровенно веселит.
Потом он ничего не говорил, было слышно только мой мат и его тяжелое дыхание.
С силой прижав мои руки к полу и обвив коленями бедра, он уткнулся в спину и, проведя носом по позвоночнику, блаженно выдохнул. Я устало опустил плечи.
- Наконец-то… - шепнул он мне и издевательски провел языком по ушной раковине.
Потом раздался тихий металлический звук расстегивающейся молнии – «вжииик» - давление чужого тела ослабло, но я успел только слегка приподняться, как тут же вновь опустился вниз, излишне разгоряченный Америка навалился сверху…
Потом было больно.
Больно, когда он нетерпеливо вколачивался – в общем-то, он и не планировал создать мне хоть какое-то подобие комфорта, концентрируясь только на собственных ощущениях и желаниях – в каждом толчке – превосходство, дрожь, сокращение мышц и удовольствие, я давлюсь комком какой-то дряни, тошнотой, слюни бегут и капают на пол, я хочу закрыть глаза.
Особенно мерзко осознавать, что в какой-то момент я полностью перестал сопротивляться, да хотя бы просто создавать иллюзию сопротивления, алкоголь туманил крышу, я изредка вскрикивал, когда боль нестерпимо резала внутренности.
Он трахал меня, насиловал языком рот, руками – все остальное, но крики вырывались от осознания, упорно пробивающегося даже сквозь нетрезвое состояние – больнее всего было от того, что он имеет меня изнутри - отрава растекалась, как сперма от его очередного оргазма, вместе с горой низкосортных фильмов и дешевых ценностей.
Джонс экспериментировал с позициями и положением, ему все было мало, меня мало, моего тела мало, он хотел больше, а я растерял волю, мне было уже все равно – неожиданно он замер, несколько долгих секунд я продолжал смотреть в потолок, ожидая, когда все начнется по новой, но Джонс дотронулся до моего лица дрожащими руками и коснулся губами губ, и как-то плохо верилось после всего, что это была нежность.
- Мой… Мой…

****

Спустя несколько лет я, наконец, смог понять самого себя, зачем я сделал это, почему позволил этому случиться.
Мне просто очень хотелось его возненавидеть, чтобы найти силы жить дальше, и все должно было прекрасно получиться – незапланированный шаг очень подходил для этого.
Но – ха! - так странно, а я ведь совсем не чувствую к нему ненависти.
Только к себе.