Часть 1.
«Немчики, милые – мы же с вами воевали!» (с)
Эпиграф от переводчика

Германия был далеко не одинок в этом мире в плане ощущения некоей неловкости, которая всегда возникает при встрече с кем-то более сильным. И имеющим репутацию силу эту свою использовать — причем совершенно непредсказуемым образом и в столь же непредсказуемое время.
И все же это его раздражало. Потому что в реальности никаких разумных оснований для таких ощущений не имелось. Они были беспричинными, инстинктивными, иррациональными. То есть — всем тем, чему сама личность Людвига являлась полной противоположностью.
Но, как назло, в виду последних событий чувства эти обострились до чрезвычайности.

А началось все вполне невинным образом — с бутылки «Золотого родника», которую Людвиг однажды утром обнаружил среди присланной ему в Рейхстаг корреспонденции. В тот момент он не придал этому особого значения – даже тогда, когда брат ему объяснил, что это за водка. Тогда он воспринял это просто как дружеский жест, быть может, выражение благодарности – ведь в 2000 году объем товарооборота между ними и Россией побил все прежние рекорды.

Нынешние их отношения с Иваном можно было назвать более чем тесными – по сути, они являлись друг для друга самыми важными торговыми партнерами. Поэтому в таком проявлении внимания со стороны России нет ничего странного, верно?

Даже если эта несчастная бутылка и стоит 700 марок.

— Не все такие жмоты, как ты, Запад.

Германия, хоть и не являлся большим поклонником водки, все же поддался на уговоры брата «раскрутить ее на двоих». Быть может, Гилберт даже в чем-то прав – при желании действительно найдется миллиард поводов, которые стоит отметить. Кроме того, хотя Людвиг и предпочитал считать себя бережливым, а не «жмотом», он понял, куда клонит старший.

А водка действительно оказалась хороша. Даже если он вряд ли смог оценить все ее достоинства в той же мере, что и брат, на чьих вкусах явно сказалось время, проведенное в доме Брагинского.

Следующим звоночком стало внезапное изменение рассадки за конференц-столом на ближайшем Всемирном конгрессе.

В первый момент Людвиг испытал облегчение, поняв, что Италии в этот раз рядом не будет, и он не станет постоянно отвлекать его внимание без всякого дела. Возможно, это поможет сэкономить время и Конгресс закончиться быстрее. По расчетам Германии пустая болтовня Феличиано съедала почти 5% от времени заседания, и целых 8%, когда парень, задремав, устраивался для удобства на его, Людвига, документах …

Брагинский же был из тех, кто ценил работу и время почти так же, как и сам Людвиг. За прошедшие годы у него была возможность неоднократно убедиться в этой черте русского. Поэтому, когда место справа от Германии занял Россия – тот даже обрадовался этому.

Чувство это длилось ровно до того момента, когда Иван вдруг начал мурлыкать себе под нос весьма знакомую Людвигу мелодию, причем произошло это как раз тогда, когда он сумел-таки призвать всех присутствующих соблюдать рабочую тишину. К счастью, напевал эту позорную песню Брагинский так тихо, что явно больше никто ее не расслышал.

Прервавшись на полуслове, Германия недоуменно покосился на соседа. Тот ответил ему сладчайшей улыбкой и вопросительно приподнятыми бровями. Так, будто он знать не знал в чем причина.

Людвиг привык к выкрутасам и выходкам на Конгрессе со стороны некоторых стран. В этом личном «черном списке» значились его брат, Голландия, Дания, Франция, Англия и, конечно же, Америка. В то время как Россия, возможно, и имевший немалое число всевозможных грехов за душой – до такого никогда не опускался.

Господи, благослови Америку! Который не мог не высказать своих претензий по поводу «какого … их заставляют ждать так долго, позатыкав перед этим рты ради того, чтобы выступить со скучной, никому неинтересной лекцией, а теперь еще и молчат! Типа — вам говорить не дам и сам не буду?!»

Зато эта раздраженная тирада нарушила чрезмерно затянувшуюся тишину и вывела Германию из состояния ступора.

Людвиг вернулся к чтению доклада, но все же, как бы он не старался скрыть испытываемого замешательства, в его голосе явно не хватало привычных строгих повелительных ноток. Не стоит и говорить, что с таким настроем доклад вызвал интереса еще меньше, чем ожидалось.

После окончания Конгресса Германия собирался поговорить с Россией, но на пути у него встал Австрия и потребовал объяснений. Похоже, он позволил себе не только отвлечься, но и перепутал, озвучивая, какие-то важные цифры, касавшиеся землетрясения в Индии.

В данном положении Людвигу не оставалось ничего иного, кроме как смиренно кивать, соглашаясь с возмущенным фырканьем Родериха, и надеяться, что тот не заметит, что, в сущности, Людвиг его не слушает, наблюдая за тем, как Иван собирает вещи.

Картина складывалась несуразная и бессмысленная. К чему Брагинскому вести себя подобным образом? Это на него не похоже, это не в его стиле. Людвиг ощутил на себе его взгляд – в нем не было и намека на недавно произошедшее. Вежливый кивок на прощание, после чего русский развернулся и вышел.

Австрия с все тем же возмущенным выражением на лице последовал его примеру.

— Эй, Запад. Это че было? С каких пор ворон на Конгрессе считаешь?

Ага, явно не один только Родерих заметил его ошибку. С другой стороны, допускать даже такие мелкие неточности в докладе, подготовленном для встречи на высшем уровне, несвойственно тому, кто все так тщательно подготавливал и контролировал, как Людвиг.

— Не знаешь, кто изменил порядок рассадки? – Германия задумчиво нахмурил брови, игнорируя вопрос брата.

— Что? А не велика ли разница?

— Просто Брагинский… он кое-что… наверное, это все же какое-то недоразумение.

— Он сам – ходячее недоразумение. И это ни для кого не новость. – Старший обхватил младшего за шею рукой и подтащил ближе к себе. – Давай, рассказывай уже. Что большой вредный Ванюшка выкинул на этот раз?

Однако узнав в чем дело, Гилберт, похоже знавший Ивана как никто другой – только расхохотался.

— Гы-гы-гы! А ты ожидал чего-то другого после выхода этой песни? Выставил себя на посмешище и еще удивляется!

С этими словами, крепко хлопнув младшего по плечу напоследок, Гилберт ушел, напевая ту самую злосчастную песню. Только делал он это во весь голос, хлопая в ладоши и дергаясь всем телом, особенно бедрами, не всегда, правда, в такт с мелодией.

Людвиг наблюдал за ним с открытым ртом. И хотя народ в коридоре сейчас скорее потешался именно над ужимками и фальшивым пением Гилберта, ему казалось, что все они смеются над ним.

Чертов «Чингисхан» со своей «Moskau, Moskau», некоторые строчки которой звучали почти как признание любви к России. То, как прекрасна и душевна эта страна, потешные дифирамбы ее пылкости и страстности и так далее с продолжением… Ясное дело, усилиями Гилберта именно эти слова сейчас гремели на весь коридор.

Да уж — повод похихикать хоть куда. Особенно, если вспомнить из каких она времен.

«А у России оказывается есть чувство юмора. Вот уж не думал. Впрочем, учитывая все обстоятельства – не могу его винить в желании посмеяться надо мной по такому поводу. Черт побери, и в самом деле, что ж за идиотская песня…».

А еще Людвиг понимал, что эта мелодия теперь не отвяжется от него, как минимум несколько дней.

Следующая их встреча с Иваном состоялась в апреле в процессе подготовки к первому заседанию российско-немецкого дискуссионного форума, названного «Петербургским диалогом».

Иван – само воплощение дружелюбия – по окончании встречи протянул ему маленькую коробочку, обернутую в красную ткань.

«Видимо, ему вообще нравится делать подарки».

— Несколько дней назад увидел это в одном немецком антикварном магазине. – Сказал (нет – скорее проворковал) Иван, кладя коробочку Людвигу на ладонь и мягко заставляя его сжать пальцы на подарке. – Это напомнило мне о нашем общем прошлом, и я подумал, что тебе эта вещь тоже понравится. Видишь ли, порой я люблю вспомнить былые деньки.

Германия не мог сказать, почему от этих слов покраснел до ушей. К счастью, кажется, Россия этого не заметил.

Хотя Людвигу не удалось узнать, что было в коробочке, до возвращения домой, образ высокой нации не выходил из головы. Ему почему-то казалось, что все это далеко не просто проявление обычного партнерского внимания.

Когда он распаковал подарок – эти его предположения подтвердились.

Да еще как!

Подобрав отпавшую от потрясения челюсть, он позвал брата:

— Гилберт…это что…такое?

— Это? Орден. Советский, Отечественной войны, II степени. Награждались лица рядового и начальствующего состава Красной Армии, Военно-Морского Флота, войск НКВД и партизанских отрядов, проявившие в боях за Советскую Родину храбрость, стойкость и мужество, а также военнослужащие, которые своими действиями способствовали успеху боевых операций войск СССР. Здорово, а где взял?

Самое удивительное, что все это опять-таки было совершенно нелогично… с точки зрения политической. С момента распада СССР их отношения складывались просто поразительно успешно для стран, имевших, хм, ТАКОЕ общее прошлое. Но они с Иваном как-то негласно решили его помнить, но лишний раз не ворошить, не смешивая с современными делами, и как показало время – такой подход был к выгоде обеих сторон. В итоге, их нынешние отношения были столь хороши, что попробуй кто-нибудь предположить такое лет 10 назад – не поверили бы. Скажем так, отношения между ними стали настолько хороши, что, по слухам, уже начали вызывать неудовольствие кое-каких сторонних лиц.

А тут… нет, все же несуразица какая-то!

Сначала Брагинский присылает ему подарок. Затем выставляет Людвига в смешном свете, а потом вновь делает подарок, которому иного определения, кроме как «издевательский», не подберешь. Почему? Зачем? Что это — впрямь заурядный приступ ностальгии пополам с русским чувством юмора? Или Людвиг сам дал какой-то повод к такому обращению, чем-то случайно оскорбив Ивана?

Как бы то ни было, но теперь мысли о предстоящей поездке в Санкт-Петербург стали вызывать у него некоторую нервозность.

Всеми этими размышлениями Германия привычно поделился с братом – но тот опять лишь рассмеялся ему прямо в лицо, сказав, чтобы перестал, наконец, цепляться за прошлое.

— Это просто антикварная редкость, Запад. В конце концов, он тебе не Германский орден 42 года вручил. Ты только посмотри! Ну, разве не прелесть?

Может и не Германский орден, но и этот орден бесспорно был учрежден по сходным причинам — возможно, даже в одно и тоже время. В войну, когда они были врагами.

Гилберт, однако, лихо отбрил каждый аргумент его сомнений. Даже когда Людвиг перевел разговор на сложное прошлое Ивана и уже самого Гилберта, включая эксперименты советского режима – тот лишь отмахнулся в ответ.

— Я думал, ты его ненавидишь! Что тебе было плохо!

— И че?

Такое непробиваемое спокойствие старшего уже стало всерьез действовать Людвигу на нервы.

— Значит, по-твоему, во всем этом нет ничего странного?!

— Думаю, он просто хочет хорошенько засесть у тебя в голове, Запад. – Флегматично заметил Гилберт, и поднес палец к губам. – Перед тем, как лезть тебе в штаны.

Надо было догадаться, к чему все идет. Это ж Гилберт. Разве он когда-нибудь к чему-то относился всерьез?

— Слушай, хорош дурачиться уже! – Прорычал Людвиг.

Гилберт только склонил голову набок, разглядывая младшего с явным интересом и удовольствием:

— Знаешь, ты так легко на все подколки введешься – спасу нет. Неудивительно, что тебя любят дразнить и разыгрывать даже больше, чем этого чистоплюя Австрию.

— Извини, тут я не вижу никакого повода для смеха!

— И обижаешься ты чуть что. Будь проще, братик. Но учти — если он захочет быть «ведущим» в вашей паре – лучше не брыкаться и получать удовольствие. Не увлекайся играми типа «блюду свою честь до последнего». Ваню это только сильнее заводит. Хотя... Вообще-то, он — реально извращенец, примерно такой же, как все в мире думают о тебе, гы, благодаря развитости немецкой киноиндустрии в одном специфическом жанре – а потому сложно угадать, что там у него на уме. Поэтому можешь судить по обстановке и моим советам не следовать. Но только исключительно в этот раз!

М-да.

Гилберт, похоже, действительно в этом мире — единственный и неповторимый. По крайней мере, в вопросе выведения известного своей сдержанностью Людвига из себя за считанные секунды. Побагровев до корней волос, Германия отвернулся от брата. Ему уже претил и этот разговор, и Пруссия, видимо способный опошлить все и вся.

— Знаешь, люди говорят — не все в ГДР было так уж хреново. И они правы. В том смысле, что хотя мне порой и сильно доставалось от крепкого советского хрена — зато, когда Ваня сам переходил на хреновую закусь уже моего производства – а это он очень любил делать, а главное – умел делать…. – Пользуясь, а вернее, злоупотребляя молчанием брата, пустился в воспоминания Пруссия, под конец, растягивая слова с совсем уж мечтательным видом.

— О Господи боже мой! Я не хочу этого слышать. Просто… замолчи. – Людвигу показалось, что ему сейчас станет дурно от слов Гилберта. Обсуждать или просто выслушивать россказни брата об его сексуальной жизни – неважно, прошлой или нынешней – оказалось выше его сил.

— Но ведь это ты ищешь в его намереньях и будущей деловой поездке второе дно и мероприятия, невносимые в официальный протокол! Принимаешь желаемое за действительное, так что ли?

Тут Людвиг побелел как простыня, потрясенно уставившись в пол.

«Принимаю желаемое за действительное?! Похоже, кое-кто из нас совсем сбрендил на старости лет».

— Ты в своем уме, Гилберт Байльшмидт?!

— Да! Нет! Наверное! Какая разница?! Ладно, мне пора – Франция и Испания уже небось заждались. А тебе все же желаю удачной поездки в Питер и возможности расширить свои представления о русских национальных традициях!

Стиснув зубы, Германия продолжал созерцать пол, пытаясь не поддаться соблазну съездить братцу по физиономии.

И на следующее утро это неблагородное желание только окрепло – после своеобразного сна с присутствием в нем одной нации.

Все предвещало, что предстоящий деловой визит легким не будет.

Но, прибыв в Санкт-Петербург, Людвиг Ивана не увидел – среди встречающих немецкую делегацию того не оказалось. В этом не было ничего сверхординарного – нации не обязаны присутствовать на каждой без исключения межправительственной встрече.

Нельзя сказать, что это обстоятельство не принесло Людвигу некоторого облегчения.

Сначала.

Поскольку это непонятное отсутствие опять-таки было против всех ожиданий, учитывая, во-первых — статус встречи, а во-вторых – характер России. Потому что, несмотря на (в целом) нелестную репутацию, едва ли в мире найдется другая такая же гостеприимная и щепетильная в этом плане страна, как Россия. Поэтому то обстоятельство, что Брагинский не приехал встречать лидера страны-партнера, внушало удивление и вызывало вопросы.

Одним словом — в итоге отсутствие Брагинского вызвало у Людвига беспокойства больше, чем одолевавшие немца ранее мысли – с каким лицом он предстанет перед Брагинским. Теперь Людвиг не мог отделаться от предчувствия какого-то важного (неприятного?) события, которое должно произойти с минуты на минуту.

Он настолько ушел в себя, в свои мысли и переживания, что почти перестал обращать внимание на окружающих. И тут очень кстати пришелся опыт по умению сохранять ледяное невозмутимое выражение лица вне зависимости от переживаемых чувств.

Что ж, можно признать окончательно и бесповоротно – России впрямь удалось до него «докопаться». По-иному не скажешь. Хотя быть может дело тут скорее в подтрунивании его братца, вывалившего на его голову груду информации, в которой он совсем не нуждался. Или — если честно – которую вовсе знать не хотел.

Его брат, Иван… Несмотря на все старания, Германии так и не удалось выбросить из головы слова Гилберта и образы, приходящие от них на ум. И стоило к ним лишь мысленно вернуться, как начинало странно и неприятно крутить где-то в животе. Верно, от отвращения.

Кстати, о русских традициях. Они включали в себя встречу гостей хлебом-солью…и водкой. Конечно, это тоже не могло не сказаться на ясности мысли. Людвиг привык думать о себе, как о человеке пить умеющем и влиянию алкоголя малоподверженном, но «русская вода», очевидно, обладала хорошим прицелом, а потому била по мозгам надежно и основательно. И тот факт, что Шрёдер успел выпить целых две рюмки до того, как они перешли к делам, и на парящего где-то в облаках подопечного обращал внимания мало – служил невеликим утешением.

«Кончай вести себя, как параноик. У вас изумительные партнерские отношения, да и ваши боссы — близкие друзья».

На конец первого дня форума было запланировано посещение оперы – единственное мероприятие, которое Людвиг действительно ждал с нетерпением. Он очень любил оперу, а Мариинский театр, в котором ему к тому же предстояло побывать впервые, имел славу театра с мировым именем.

Кроме того, Германия надеялся, что приятный интересный вечер позволит ему хотя бы на время выбросить из головы Ивана с его странными поступками.

Сидя в ложе позади Путина, Шрёдера и их жен, он надеялся, что исчезнет для реального мира так же, как в ближайшие часы сам мир – для него. Когда свет, наконец, погас — Людвиг расслабился в кресле и чуть слышно облегченно вздохнул. Под покровом темноты и тишины, нарушаемой лишь редким шепотом других зрителей, он сразу же почувствовал себя спокойнее и увереннее.

Однако он не мог не вскинуть удивленно брови при первых же аккордах. Он узнал эту музыку тотчас же, с первых нот. И вспомнил, как был потрясен в тот день, когда услышал ее впервые. Ему казалось, что он родился под ее звучание… или даже сам был ее детищем. Он еще помнил, как когда-то любил ее – с пылом и беззаветностью, которые в нем вряд ли можно было предположить. Но она была эта любовь — любовь юношеская и безоглядная — и хоть через несколько десятилетий ее омрачила тень, она все еще жила в его сердце, где-то глубоко под слоем пепла прожитых лет.

«Но мы не жалуемся, верно? Когда-то я радовался ей, теперь – понимаю ее».

Внезапно все озарилось – на единый краткий миг – и затылка Людвига коснулось дуновение сквозняка. Он вздрогнул всем телом и, повернувшись, увидел Россию, без единого звука скользнувшего в соседнее кресло.

С привычной ласковой улыбкой Иван склонился к Людвигу – теплые губы слегка коснулись краешка уха.

— Прошу прощения за опоздание, Людвиг. Не в моих правилах заставлять своих гостей ждать, но сегодня неожиданно возникли неотложные дела, потребовавшие обязательного моего присутствия. – Он положил руку на плечо Германии, и легко сжал его. – Да, и я искренне надеюсь, что тебе понравился мой выбор в организации этого вечера. Вагнер был одним из воплощений бога музыки, ведь так? А еще мне удалось убедить моего …босса использовать оригинальное либретто. На твоем языке эта опера звучит более … впечатляюще.