Часть 1

«Война закончилась! Она же закончилась уже третий год как!» - это первая мысль, которая посещает Холла, когда его прекрасная и нежно любимая каравелла "Мария" чуть не цепляет днищем мачту одного из затонувших кораблей в бухте Копенгагена. Вернее, затопленных - это был Артур ещё в самом начале всей той наполеоновской заварухи. Почти 10 лет назад он изрешетил город и уничтожил флот Дании практически целиком – легче превентивно выбить противнику зубы, чем потом залечивать укусы – милая тактика, голландец читал дипломатические сводки. Но… он выпрямляется, всматриваясь в отдалённые очертания бухты, теряющиеся в вязком белёсом тумане. Не может этого быть, чтобы они торчали здесь всё это время! Это неправильно, чёрт подери, даже с экономической точки зрения. Чего уж тут говорить об элементарной чести любой морской державы, к которым датчанин причислял себя с такой гордостью.

Его опытный навигатор только разводит руками – фарватер забит, видимость нулевая, так что подойти к причалу не представляется возможным, тем более погода просто паршивая и продолжает портиться с каждой минутой. В воздухе попахивает йодом, и серые чайки с надрывными истеричными криками носятся между мачтами. Нидерланды словно старый морской волк принюхивается к ветру - из Балтики, по всей видимости, приближается шторм, как будто пытаясь прогнать непрошеных гостей. Холл хмурится от этой мысли и всё же решает пристать.

Потемневшие и разбухшие мачты затопленных фрегатов торчат из тёмной грязной воды как скрюченные пальцы утопленников, со скрипом и хрустом цепляясь за гладкие борта корабля, когда Нидерланды сам с филигранной точностью выбирает курс, призывая на помощь всё своё многовековое умение и хладнокровие. Дания поплатится, если он обнаружит на своей каравелле хоть одну царапинку.

Отдав приказ экипажу оставаться на борту, Нидерланды спрыгивает на полусгнившие доски пристани и, не веря собственным глазам, озирается по сторонам. Прибрежные кварталы производят удручающее впечатление – неровные очертания домов теряются во влажной дымке и каждый третий из них разрушен или грозит это сделать, в кучах мусора на улицах шарятся крысы, и Холлу приходится зажать нос платком, чтобы не сойти с ума от гнилостного смрада, почти видимого в воздухе.

Вместо дыма дымоходы на оставшихся домах изрыгают что-то напоминающее вулканический пепел, который грязью оседает на одежде и волосах голландца, пока он пробирается к центру через этот кошмар. Что, в Копенгагене резко закончился нормальный уголь? Он отказывается узнавать это место, может они ошиблись курсом? Это так непохоже на его друга, который иногда мог посоревноваться с Германией в педантичности. Сколько Нидерланды себя помнил, Копенгаген был аккуратным, уютным городом с домиками, садами и причалами, похожими на детские игрушки. А теперь… он словно подвергся нападению диких варварских племён или страшной болезни, разрушающей тело и подавляющей волю любой, даже самой сильной страны.

В памяти голландца непроизвольно встают жуткие времена эпидемий, когда смерть укладывала людей в могилу целыми городами, а страны запирались в своих домах, в панике отгораживаясь от мира, проживая каждый день как последний и медленно сходя с ума. Так вот, даже тогда, когда их привычный мир с треском катился в тартарары, Дания оставался самим собой – легкомысленным придурком, может быть менее легкомысленным, чем в обычное время, но…

В Нюхавн оборванные, грязные дети с запавшими щеками начинают клянчить у него деньги, хватая за руки и полы плаща, но взрослые прикрикивают на них и грубо одёргивают, одаривая подозрительными взглядами Нидерланды, который копошится в карманах в поисках мелких монет. Дело дрянь - это, чем бы оно ни было, подобно опухоли уже распространилось на обычно приветливых датчан. Холл заставляет себя ускорить шаг, почти интуитивно ориентируясь в хитросплетениях улиц, наполненных душным, кислым туманом.

Чёрная, словно обуглившаяся громада Розенборга высится посреди разоренного, похожего на кладбище сада, и у голландца сосёт под ложечкой от зрелища мёртвых, истерзанных цветов на некогда ухоженных клумбах вдоль дорожек. Сухие деревья тянут ветки к серому небу в немой, безнадёжной мольбе о спасении.

Ограда замка в некоторых местах уже успела покрыться бурой ржавчиной, а правая створка болтается на одной петле, словно кто-то очень сильный дал ей крепкого пинка. Остатки венецианских витражей, когда-то украшавших собой окна замка, поскрипывают под ботинками парня как крошащиеся кости, пока он приближается к главному входу.

Холл задумчиво рассматривает стену с глубокими рваными зазубринами, похожими на следы огромных железных когтей, но скорее всего эти вмятины оставлены тяжелым лезвием. Как ни странно, это обнадёживает, по крайней мере – датчанин явно здесь, а не в любом другом замке страны. Только вот что-то подсказывает нидерландцу, что он не в самом лучшем расположении духа.…

Стук дверного молоточка разносится в траурной тишине громовым раскатом, но на самом деле Холл не очень-то надеется, что ему кто-то ответит. Кажется, что в этой туманной пустыне всё вымерло, и он уже прикинул в уме, как ему забраться в узкое окно-бойницу на втором этаже, так как все окна на первом криво и наскоро заколочены досками.

Однако, вопреки его ожиданиям, буквально через пару секунд тяжёлые створки расходятся, и немного помятый Исландия встречает его настороженным взором. Мальчишка кажется чудом уцелевшим во время урагана одиноким деревцем. На вид ему всего около 16 лет, но обречённый уставший взгляд выдаёт возраст. Тем не менее, через миг, когда он осознаёт, кто перед ним, в его глазах загорается слабенький огонёк надежды. Исландия вежливо здоровается и пропускает голландца внутрь.

В замке властвует полумрак и промозглый сквозняк, пробирающийся через щели в досках и заставляющий Холла поплотнее закутаться в плащ. В неровном пламени лампы, которую держит Исландия, перед глазами Нидерландов разворачивается ретроспектива чудовищных разрушений. Прямо перед входом криво болтается на последнем гвозде так любимая когда-то датчанином картина Геррита ван Хорнторста, обезображенная тёмными пятнами и знакомыми глубокими царапинами. Кажется, во всём доме нет ни одной целой вещи и никого из прислуги, будто они как крысы разбежались с тонущего корабля. «Естественно, если капитан сошёл с ума», - думает голландец, следуя за Исландией по пустынным, грязным коридорам и лестницам. Окна завешаны тяжёлыми гардинами, чтобы не пропустить ни единого лучика солнца, а пустые и разбитые бутылки красноречиво свидетельствуют о том, как хозяин предпочитает проводить свободное время. Они шествуют в молчании, пока не оказываются перед тяжёлой дубовой дверью в комнату датчанина. Здесь мальчишка останавливается как вкопанный, его взгляд замирает на ручке двери, и он не двигается, пока голландец не трогает его за плечо.

- Он уже три дня не выходит, - говорит он на удивление спокойным, ровным голосом, словно речь идёт не о его покровителе и брате. Однако когда он поднимает лицо, нидерландец понимает, насколько наиграна эта отстраненность: в отсветах слабой масляной лампы в синих глазах исландца читается такой отчаянный крик о помощи, что Нидерланды чувствует себя по меньшей мере святым, пришедшим облегчить страдания прокажённого.
Холл делает глубокий вздох и тянет дверь на себя.

Часть 3

Интонации в голосе друга неприятные, издевательские, в них нет и тени столь характерной для него доброй насмешки. С одной стороны кресла свешивается тонкая высохшая рука с бутылкой и делает какой-то неопределённый жест то ли к себе, то ли в бок.

- Извини, что не вышел встречать с распростёртыми объятиями, но… ты ведь всё ведь не умеешь читать между строк и всё равно припёрся, а? Присаживайся.

Дания пинает ему небольшую табуретку, ранее, видимо, служившую ему подставкой для ног. Нидерланды кривится, но приближается к камину, и чуть не отшатывается, когда сталкивается нос к носу с датчанином.

Холл неверяще смаргивает, стараясь прогнать кошмарное видение, но, к сожалению, оно остаётся на месте, и от этого кровь стынет в жилах.

Кожа в уголках поблекших голубых глаз датчанина собирается отвратительными птичьими лапками; морщины, словно сетка накрывают обросшие щетиной запавшие щёки, обтягивая острые скулы с такой силой, что кажется, ещё секунда и кости прорежутся сквозь неё наружу. Ранки на губах гноятся и кровоточат, как будто хозяин постоянно обкусывает только начавшую подживать коросточку. Отвратительные бурые пигментные пятна расползаются по лицу и шее словно лишай, а по длинным до плеч волосам сбегает вниз серебряная седина.

- Боже мой…. - против воли вырывается у Нидерландов.

Лицо датчанина на миг пересекает злая, едкая усмешка, словно он доволен эффектом, который производит его ужасающий внешний вид. Но она быстро пропадает, сменяясь прежним равнодушно-безучастным выражением. Скандинав прикладывается к своей бутылке, пьёт глубокими нервными глотками, и Нидерланды замечает надпись – аквавит «Лини». Дания даже не морщится, вливая в себя огненную воду, после отправляя пустую бутылку прямиком в стену, под которой уже поблёскивают разрозненными осколками её предшественницы.

Датчанин опускает руку под кресло, извлекая оттуда новую порцию пойла и, одним движением открутив крышку, не глядя суёт её нидерландцу.

- Как гостеприимно, - наконец выходит из ступора тот, собираясь с мыслями и присаживаясь на скрипучий табурет, принимая предложенное угощение.

Угрюмые синие тени залегли под глазами скандинава, преображая морщинистое лицо в маскарадную маску смерти. Нидерландец нервно сглатывает и отводит взгляд, прикладываясь к бутылке. Они не должны стареть, для нации это аномальный процесс. Если только не… Холл резко вскидывает взгляд – упрямо-сомкнутые губы, стиснутые кулаки и пустые глаза Дании говорят ему, что именно этого тот и добивается. Скандинав умирает. Что ж, по крайней мере, это объясняет полуразрушенный город и медленно загнивающий на дне залива флот.

- Я почувствовал тебя ещё от Скагеррака, надеялся, что ты плывёшь мимо, но, - с истерзанных губ слетает короткий каркающий смешок, - тебе всегда как будто больше всех надо. Говори, какого хрена припёрся и проваливай, я не хочу никого видеть.

- И долго ты собираешься тут сидеть, жалея себя? – спокойно спрашивает нидерландец. В ответ кулаки датчанина сильнее сжимаются на подлокотниках. – Я, конечно, понимаю, это весьма увлекательно и драматично, но твои люди нуждаются в тебе. Ты должен…

- Ты мне ещё не говорил, что я должен, что не должен, - шипит датчанин, мрачно уставившись в огонь. – Мне всё равно, понятно! Оставь меня в покое. Плевать мне на людей, на себя…

- На Исландию, - вставляет Нидерланды, вспоминая просящие о помощи глаза маленькой нации. Дания резко втягивает воздух, словно получив удар под дых, и нидерландец понимает, что попал по месту, ещё способному вызывать в датчанине какие-то эмоции.

- Да, тебе же на всех наплевать, что уж там. Утягивай его за собой, - Скандинав морщится как от внезапной боли и словно в попытке задушить её, впивается зубами в нижнюю губу, прямо в поджившую ранку, которая тут же начинает кровить. Узкая, густая струйка бежит по его подбородку. Кровь, смешанная с гноем капает на воротник грязной, засаленной рубашки. Нидерланды еле сдерживает упрямо подкатывающий к горлу комок тошноты, но продолжает, - как-то опрометчиво со стороны Норвегии было оставлять его тебе.

Имя норвежца вылетает у него как бы мимоходом, случайно, но именно оно заставляет Данию подскочить со своего места и вцепиться грязными, неровно обкусанными ногтями в ткань плаща нидерландца.

- Да что ты вообще можешь знать об этом! – выплёвывает скандинав, постаревшее лицо перекашивает совершенно нечитаемым выражением. - Ты же всё меряешь только прибылью, увеличением своих сранных доходов! Что, чёрт возьми, что ТЫ можешь знать о том, какого это, кого-то терять!? – последние слова Дания уже почти кричит, дёргая его за воротник. Какой-то момент они просто смотрят друг на друга. Дыхание скандинава тяжелое и неровное, словно эта маленькая тирада отняла у него слишком много энергии. Отдышка. Потом он резко отталкивает приятеля, поворачиваясь к своему импровизированному, одинокому трону.

- Уходи, – голос датчанина ударяется о стены пустой комнаты, эхом кружась вокруг нидерландца. Незаметно начавшийся дождь бьётся в стёкла, застилая мир за окном серой непроницаемой пеленой, оставляя их один на один. Упрямство против здравого смысла.

- Конечно, - Холл скрещивает руки на груди, - только вот мне кажется, Исландия предпочёл бы мой прагматизм твоей искренней «заботе», Король Скандинавии!

Под ледяной мутной коркой равнодушия голубые глаза загораются бешенством, встречая спокойный янтарный взгляд. У шведа был такой же, когда он отнял у него Норвегию. Кто дал ему это чёртово право – так смотреть!?
Нидерланды издевательски выгибает одну светлую бровью.

- Что, правда глаза колит?

- Убирайся! – Дания чувствует, как ноющие раны вновь открываются внутри него, растревоженные правдивыми словами.

Ему нужно, во что бы то ни стало избавиться от раздражителя, упрямо вытаскивающего его из спасительного состояния отупения. Иначе вернётся боль….Дания уже слышит её отголоски, тихим шёпотом в сознании повторяющие ему «ты слишком слаб, ты ни на что не годишься». Он дёргает головой, стараясь заглушить этот ядовитый, разлагающий голос, с каждой минутой становящийся всё громче.

Нидерланды внезапно ощущает, словно каждый камушек пола у него под ногами, каждый атом затхлого воздуха отторгает его, и он более чем уверен, если бы ему сейчас не посчастливилось оказаться в толпе датчан, они бы разорвали его, не раздумывая, повинуясь единственному безумному желанию своей страны.

Дания предупреждающе берётся за ручку стоящей возле кресла секиры, ясно давая понять, что ещё секунда и у Нидерландов уже не будет шанса уйти просто так, Холл лишь ухмыляется в ответ.

В следующий момент датчанин дёргает оружие правой рукой в привычном замахе и… ничего не происходит. Его глаза слегка расширяются в неверии, когда он оборачивается и смотрит на предавший его верный топор, вопреки его движению, так и оставшийся на месте. Скандинав вцепляется в рукоятку обеими руками, пытаясь поднять секиру, но ему удаётся лишь ненадолго оторвать лезвие от пола, после чего одрябшие, слабые мышцы не выдерживают нагрузки, железо звякает о камень. Доигрался.

Холл тихо фыркает в ответ на злобный, отчаянный рык датчанина. В следующий момент скандинав оборачивается к нему и наносит удар по лицу, надо сказать, неожиданно сильный. Нидерландец по инерции делает несколько шагов назад, что и спасает его от следующего.

Они никогда не дрались всерьёз. Дания был хорош в этом, и нидерландец, не переносивший физической боли, предпочитал с ним не связываться, решая возникающие конфликты путём мирного дипломатического шантажа. Однако сейчас что-то втемяшилось в голову датчанина, и он дерётся в полную силу. Холл успевает порадоваться, что в данный момент её почти не осталось. Перехватывая истончившуюся руку под локоть и слегка выворачивая её, он отталкивает скандинава от себя. Удивительно, но это, в общем-то, не сильное движение отбрасывает Данию на несколько шагов, что только злит его ещё больше. Скандинав вновь бросается на приятеля в тщетной попытке заставить убраться подобру-поздорову. Драться с пьяным всё равно, что спорить с отсутствующим – бесполезно, и Нидерланды ударяет его ногой в живот, рассчитывая закончить побыстрее это цирковое представление. Скандинав сгибается пополам и и падает на колени. Жалкое зрелище.

- Посмотри на себя, - Холл кривится от странной смеси ощущений - искреннего сочувствия и презрения. – Ты даже не можешь вышвырнуть меня из своего замка, из своей столицы!

«Ты ничтожество!», - охотно подхватывает слова друга кто-то в его голове голосом Норвегии.

Сцена, мучающая его вот уже три года, вдруг предстаёт перед его глазами настолько ясно, словно это было вчера. Норвежец даже не обернулся на своего поверженного любовника, когда условия мира были объявлены. Он не посмотрел на него, уходя вместе со шведом. Он просто забыл, словно для него ничего никогда не играло особой роли, словно это была просто уния, просто ещё одна война и мирный договор, по которому ему суждено было уйти в противоборствующий лагерь. Досадная неприятность, не более. В тот момент Дания услышал, как рвётся его мир, хотя может быть, с таким звуком разбивается сердце…

Датчанин на секунду замирает, уставившись на свои старческие, ослабшие пальцы. Они правы, все – в нём не осталось ничего, кроме слабости… Ничего, что можно любить и уважать… Ничего… Страшная, всепоглощающая пустота, сознание потери накатывает на него вновь и вновь. Всё то, что он держал в себе так долго, вырывается наружу, мучая ослабшее тело, помутневший рассудок, изувеченную душу. До этого он не позволял себе этой слабости, но сейчас…

Дания начинает кричать так, что в первый момент, Нидерланды пугается, что мог ненароком что-то сломать ему, но нет… этот крик явно вызван не физической болью.…В этом вопле нет совершенно ничего человеческого. Он мог родиться только в глубине существа подобного нации. В нём сквозит острая горечь разломленного пополам государства, непрекращающаяся ни на секунду страшная агония, боль такой силы, что нидерландцу хочется закрыться от этого руками. Его тянет подняться на ноги, и бежать-бежать из разоренного замка, не разбирая дороги, по запутанным улицам, назад к пристани, на свой корабль и как можно скорее в открытое море – подальше от этого крика, от этого скрюченного на полу тела.

Страдание расходится от скандинава подобно волнам, острое жгучее, разрушающее саму сущность разума, затемняющее мысли, выталкивая наружу инстинкты. Нидерланды чувствует, как сжимается на рукоятке револьвера его ладонь – ему хочется пристрелить датчанина, мучения которого настолько сильны, что причиняют боль одним своим существованием в этом мире. Лишь невероятным усилием воли он заставляет пальцы выпустить рукоять.

Дания обхватывает себя руками, почти выламывая плечи из суставов. Он с силой сжимает своё одрябшее тело, словно в попытке удержать рвущееся наружу или, стремясь физически уменьшиться, чтобы просто перестать быть, потому что быть для него сейчас невыносимо. Холл ни за что бы не поверил, что никогда не унывающий скандинав способен так переживать разрыв какого-то политического союза, если бы не видел происходящее собственными глазами.

За окном с грохотом раскалывается небо, и нидерландец вздрагивает. Погода весьма подходящая для подобной сцены. Дания задыхается, его тошнит его же собственным криком, который всё никак не смолкает, извергаясь наружу подобно ядовитой сере из жерла проснувшегося вулкана. Наконец, связки созданного человеческим горла не выдерживают и рвутся, оставляя датчанина захлёбываться кровавой слюной и сухими рыданиями, так и не превратившимися в нормальные слёзы. Мужчины не плачут.

- Нор… - сипло, еле слышно вырывается у него.

Нидерланды подходит к другу, присаживаясь на одно колено, и аккуратно кладёт руку на дрожащую спину, на остро-выступающий хребет. У датчанина нет сил даже увернуться от этого жалостливого жеста.

Нидерландца впервые в жизни захлёстывает с головой горькое ощущение своей полной беспомощности и запоздалого раскаяния. Глупые оправдания в духе «всё наладится» сейчас бесполезны и контрпродуктивны. Судя по состоянию скандинава, такие уговоры на него не подействуют, если вообще что-то в данный момент способно на него подействовать, если только....

На миг в голове Холла проскальзывает мысль, что, наверное, смерть была бы для скандинава самой лучшей анестезией. Как жаль, что создатель не наделил их такой возможностью избавления. Их вечная жизнь, несмотря ни на что не давшая Дании погибнуть, благословение и проклятие. Хотя надо воздать скандинаву должное, в доведении себя до состояния разлагающегося трупа он весьма преуспел.

Комнату озаряет яркая вспышка молнии, на миг превращая скорчившуюся на полу фигуру датчанина в чёрно-белый набросок к одному из зловещих полотен Босха.

Нидерланды ласково гладит его по голове, как будто пытаясь успокоить раненное животное, и вытягивает из кобуры пистолет. Хорошее, тяжёлое оружие, с курком, выполненным в форме змеи. Он отводит от виска Дании свалявшиеся грязные волосы и коротким, сильным ударом деревянной рукояткой револьвера отключает его от реальности. План в его голове постепенно принимает форму.

- Спокойной ночи, мой друг, - шепчет Нидерландец, прежде чем поднять ужасно лёгкое, постепенно расслабляющееся тело на руки. – Надеюсь, твои сны будут приятнее действительности.

Часть 5

На следующее утро Нидерланды первым делом ссыпает все свои наличные деньги в подставленные ладони Исландии и отправляет его в город нанять прислугу, чтобы привести замок и парк в порядок. Может быть, датчанину и нравится сидеть в грязи и наматывать сопли на кулак, Холл этого терпеть не намерен.

После он берёт на себя все накопившиеся в королевстве дела: связывается с монархом, готовит дипломатическую переписку, спонсируя из своих специальных средств постройку новых и ремонт старых домов в гавани Копенгагена – благо Индонезия исправно продолжает приносить доход. Просматривает отчёты о торговле, экономике и прочей необходимой ерунде, надо сказать нерадостные. К полудню от непрекращающейся бумажной работы, нидерландец уже готов повеситься на первом подходящем суку. Как же он её ненавидит, датчанин будет обязан ему по гроб жизни! Если выживет, конечно…После вчерашней ночи он всерьёз начал в этом сомневаться.

Единственной не тронутой комнатой в Розенборге оказалась спальня Норвегии, и Холлу ничего не оставалось, как скрипя зубами отнести Данию туда. Исландия мышкой следовал за ним по пятам, еле сдерживая подступающую к горлу истерику. Эти задушенные рыдания жутко нервировали Холла, поэтому он от греха подальше прогнал мальчишку из комнаты несмотря на протесты.

Он не стал долго возиться с грязной одеждой датчанина, просто разрезав рубашку и брюки по швами и, морщась от отвращения, внимательно его осмотрел. В нос ударил резкий запах немытого тела и старых ран. Выглядело всё ещё хуже, чем он предполагал. Кроме загноившихся ранений и неестественно-выпирающих костей, по ногам и бёдрам Дании расползалось что-то вроде псориаза, чешуёй покрывая отдельные участки тела, медленно подбираясь к животу. Кожа под рёбрами почернела и уже начала отмирать, и когда Нидерланды в порядке эксперимента несильно надавил на неё пальцами, промялась и потрескалась, обнажая куски плоти. Дания тихо застонал во сне - видимо, боль была настолько сильной.

Нидерландец тяжело сглотнул, прикрывая обезображенное тело друга простынёй и бесшумно выскользнул за дверь. Ему надо было подумать.

Нидерланды замирает у окна, продолжая прокручивать в голове приказ о восстановлении флота: для начала поднять со дна залива старые корабли, может быть с ними ещё что-то можно сделать, хотя вряд ли. Копенгаген окутывает вязкий, плотный, как закисшее молоко туман. Исландия говорит, что такая погода теперь у них почти постоянно.

Нидерландец закусывает кончик трубки, поднося спичку к табаку. В глубине души он рад, что первым появился здесь и увидел истинное положение вещей. Ему пока не выгодно превращение балтийского моря в шведское озеро, а после того, до чего он себя довёл, Дания вряд ли сможет составить Бервальду какую-то конкуренцию или просто себя защитить. Ни о каком самостоятельном государстве после этого уже не может быть и речи. Если его захватчик окажется милостивым, может быть он позволит ему остаться в живых как подчинённой территории, но учитывая какие у датчанина соседи, а уж какие замечательные с ними отношения.

Нидерланды ежится, как будто в тёплом помещении кто-то неосторожно открыл форточку и впустил промозглый скандинавский сквозняк. Прошлое может задушить, если во время не остановить. Но это лишь иллюзия - как в кошмарном сне, нужно лишь понять, что ты спишь, и она рассеется. Порой это не так-то просто. Холл выпускает маленькое облачко дыма, но возможно – он знает точно.

К полудню возвращается Ис в компании нескольких хмурых, настороженных людей с абсолютно пустым взглядом, которые оживляются лишь при виде нидерландца. На огрубевших, недовольных лицах появляется странное выражение, словно они смотрят на виновника всех бед на земле. Холл вздыхает и прикрывает глаза – кажется, кое-кто спит и видит, как бы он убрался по добру- по здорову. Слава богу меланхолия датчанина ещё не совсем убила в его соотечественниках все низменные порывы, поэтому золото нидерландца оказывает желаемый эффект. Алчность тоже может быть на руку.

Когда большие часы на Круглой башне траурным звоном возвещают о наступлении вечера, Нидерланды решает, что пора проведать старого друга.

Холл нажимает на ручку двери локтем и входит в спальню боком, неся в руках поднос с дымящимся овощным варевом собственного приготовления. Не фонтан, но особого выбора у датчанина всё равно нет.

В комнате стоит полумрак и абсолютная тишина, не прерываемая даже дыханием. Затаился. Холл чуть ухмыляется, пристраивая поднос на тумбочке рядом с кроватью и садится поверх одеяла.

-С добрым утром. Я пришёл тебя расстроить - птички не поют, деревья не тянутся к солнышку и вообще, но всё же нужно вставать. Дерьмовый мир вновь приветствует тебя, король скорби, пора завтракать.

Под одеялом тихо и мертво. Холл раздражённо вздыхает.

- Я же знаю, что не спишь.

Вновь не получая никакого ответа, Нидерланды берёт тарелку в руки и с силой тянет на себя край покрывала, откуда тут же раздаётся тихое, предупреждающее рычание.

- Разговаривать разучился?

- Отвали, - слышится глухой голос скандинава. – Я не хочу.

Это выводит Нидерланды из себя, как последняя капля яда, упавшая в чашу, заставляет кислотный поток хлынуть на того, кому не повезло под ней оказаться. И на этот раз датчанину не повезло. Голландец с грохотом отставляет тарелку на табуретку, силой поворачивает к себе скандинава. Впалые щёки, покрытые щетиной, дёргаются, когда Дания по привычке пытается презрительно ухмыльнуться.

- Да что с тобой не так, идиот! Ты что, так хочешь сдохнуть посреди этого милого склепа, посвящённого твоему драгоценному Норвегии, да?!

Пустые глаза Дании загораются бешенством, что нидерландец почитает за хороший признак.

- Да-да-да, твою мать! Хочу! Отъебись ты от меня, ради всего святого, дай мне, блядь, спокойно сгнить!

Нидерландец хватает его за подбородок, до крови впиваясь ногтями в кожу, наваливаясь всем телом, зажимая коленями локти, так что датчанин морщится от неприятной хрустящей боли.

- А я тебе не позволю, придурок, эгоист чёртов! – шипит Холл, цепляя второй рукой тарелку. - А ну жри! – Он насильно раскрывает Дании рот, вливая туда густой суп, после заставляя сомкнуть губы.

-Даже не думай выплёвывать, - угрожающе предупреждает нидерландец, когда датчанин начинает брыкаться всем телом. Это бесполезно - справиться с Холлом сейчас ему всё равно не под силу, они уже пробовали это вчера. Слабость бесит и разжигает внутри пожар, заставляющий жить и хотеть кого-нибудь убить.

- А теперь глотай, ну!

Если бы нидерландец не был в таком бешенстве, он бы наверняка рассмеялся. Датчанин с надутыми щеками и горящими глазами смотрится настолько необычно и смешно, что удержаться ему помогает только безудержная злость на безголового приятеля.

Секундный поединок взглядов заканчивается победой нидерландца, и Дания шумно сглатывает предложенное угощение, слегка морщась. Холл переводит дух и издевательски улыбается, похлопывая его по скуластой щеке.

- Хороший мальчик.

- Ты отвратно готовишь!

- Всегда пожалуйста.

Часть 7

- Ис, нужна помощь, - негромко зовёт нидерландец. Исландия тут же возникает на пороге спальни Дании как по волшебству. На нём теперь лежит забота обо всём замке, и нидерландцу остаётся только удивляться, насколько ловко и быстро он справляется с этой нелёгкой задачей. Исполнительный, послушный парень весьма помогает Холлу, ненавязчиво избавляя его от бытовых хлопот. Если бы с датчанином было так же легко сладить…

- Хочу искупать нашего страдальца, можешь пока перестелить простыни?

Исландия быстро кивает, исчезая в подсобке. Нидерланды только хмыкает, оборачиваясь к датчанину.

- Вот скажи мне, ты сам-то от себя ещё не устал?

Дания отрешённо пялится в стену, не обращая внимания на раздражителя. Мутные выцветшие глаза не видят ничего перед собой, взор их хозяина как будто обращён внутрь, в воспоминания. Нидерландец недовольно цокает языком. Это второе из возможных состояний датчанина: он либо бесится, посылая Холла подальше, либо отключается от реальности вообще, и тогда бесполезно даже пытаться до него достучаться. «Лучше уж пусть бесится», - решает про себя Нидерланды. Он может насильно вытащить датчанина из кровати, может засунуть в него немного еды, но заставить его вновь ожить не в его власти – тут нужно желание самого Дании. Нужна мотивация…

Пока же приходится справляться своими силами.

Думая о том, что в последнее время слишком уж часто таскает датчанина на руках, Нидерланды просовывает ладони под колени и спину приятеля, отрывая того от постели. Тихое шипение сквозь зубы свидетельствует о том, что он задел гниющие раны. Холл морщится от этой мысли, выворачивая в коридор и направляясь в небольшую ванную комнату, где Данию уже дожидается полный до краёв таз с горячей водой, мыло и пахучие целебные мази.

Унизительная роль сиделки весьма раздражает голландца, однако, ещё больше бесит его мысль о том, что датчанин сейчас не в состоянии самостоятельно справиться даже с такими простыми вещами, а главное - ему на это наплевать. В качестве небольшой мести он резко опускает обрюзгшее старческое тело лучшего друга в таз. Горячая вода тут же вгрызается в старые раны, и Дания закусывает губу, стискивая плечи Нидерландов до синяков и приглушённо рыча от боли. Настоящей, физической.

- Мудак!

Голландец слегка улыбается хриплому возгласу Дании – да, лучше уж пусть бесится.

Нидерланды устало плюхается в кресло рядом с камином, кидая на соседнее пыльный, пропахший дымом и столярным дёгтем плащ. Верфи в кошмарном состоянии: ни рабочих рук, ни оборудования – всё разворовано. И чёрт бы побрал этих тупых баранов - датчан, которые отказываются идти хоть на какое-то сотрудничество, просто разворачиваясь к нидерландцу спиной и молча дожидаясь, когда он уйдёт. С превеликим трудом ему удалось разыскать старого мастера, неохотно согласившегося показать ему заброшенные доки и мастерские. Нет, он не ожидал чего-то другого, но всё же вид гниющих балок перекрытий, покалеченных станков, проваливающийся под ногами пол привели его в уныние. На восстановление потребуются огромные средства и месяцы упорной работы, и как он должен это осуществить, если его не слушает даже прислуга в замке?! Все свои поручения ему приходится передавать через Исландию. Благо мальчишка имеет на людей влияние.

Он закрывает лицо ладонями и тихо, обречённо стонет. И как можно было так запустить страну за какие-то 3 года?!

Ко всему прочему, проверив состояние их, на данный момент общих финансов, нидерландец приходит к неутешительному выводу, что если в ближайшее время что-то круто не изменится, очень скоро Дания утянет его за собой в бездонную долговую яму. Им нужны деньги… много денег для закупки дерева, продуктов и всего остального. Можно попросить кредиторов списать хотя бы половину задолженности, но это мало поможет. Его банки под давлением уже простили датским все долги, но основная часть средств была заимствована у Пруссии с Австрией, а с этим уже сложнее.

Голландец протягивает руку к своему плащу, извлекая из внутреннего кармана футляр с трубкой и табак. Дым затекает в лёгкие, позволяя немного расслабиться.

Он откидывает голову на спинку, перебирая в уме потенциальных инвесторов. Франция отпадает сразу. После наполеоновских войн дядя гол как сокол и голоден как волк. Как и Испания. Немцы занимаются устройством своего собственного государства, им сейчас не до этого. Британия? Нидерланды слегка усмехается, пытаясь представить себе, какая муха должна была бы укусить Артура, чтобы он расщедрился на инвестиции для восстановления одного из своих конкурентов по морю. Нет, об этом не может быть и речи, хотя… Глаза Нидерландца загораются азартом. Можно попробовать кое-что ещё, но это уже потом.

Пока же остаётся только один возможный вариант. Бервальд.

Голландец устало вздыхает, проигрывая в воображении предстоящий разговор с неуступчивым шведом, который по упёртости вполне мог бы дать Дании пять очков вперёд. Вот уж кому меньше всех выгодно, чтобы датчанин вновь встал на ноги. Что он может ему предложить в обмен на деньги и необходимое сырьё? Нидерланды не любит так играть. Он никогда не садится за покерный стол, не имея хотя бы двух дополнительных джокеров, по одному на каждый рукав. А Бервальд уже получил всё, что хотел: Норвегию, слабого, разорённого Данию и моральное удовлетворение от собственной победы.

Холл останавливает взгляд на языках пламени в камине – ему неуютно в этом месте. В этом мрачном замке всё просто пропитано призраками прошлого и воспоминаниями, настолько живыми, что кажется он может видеть неясные тени бывших обитателей. Волосы на затылке у Холла начинают шевелиться, когда одна из них отделяется от стены и движется к нему. К его радости тень оказывается всего лишь Исландией. Парень подходит к камину и присаживается рядом прямо на пол.

Холл слегка ежится, но кажется Ис не чувствует холода, идущего от камней. Какое-то время он молчит, уставившись в огонь.

- Он тает на глазах, - тихо произносит он, протягивая руку к пламени. Тонкие пальцы на фоне жадных красно-рыжих язычков завораживают. Исландия немногословен и он почти никогда не говорит то, что на самом деле имеет в виду. «У нас не выйдет, он умирает, мне страшно». Он очень похож на Норвегию внешне, но глаза не имеют ничего общего с двумя покрытыми ледяной коркой синими озёрами. В них голландец видит непреклонную силу и упрямую надежду на успех, то, чего ему в последнее время так не хватает в глазах лучшего друга.

- Ел сегодня что-нибудь? – тихо интересуется Нидерланды.

Исландия задумчиво качает головой. Огонь облизывает его пальцы, и нидерландцу приходит в голову странная мысль, что Ис в отличие от свои бывших покровителей не боится ни холода, ни жара. Интересно, а кого из них он любит больше?

- Кхм, меня не будет пару недель, - собирается с силами Нидерланды, твёрдо встречая отчаянный взгляд. «Только не опять, не оставляй меня наедине с этим кошмаром, пожалуйста!» Исландия закусывает губу, но ничего не произносит. В сравнении с датчанином ему гораздо лучше удаётся контролировать свои эмоции. – Нам нужны деньги, придётся навестить Стокгольм.

Холл не собирается что-то скрывать от своего маленького союзника. Словно немного успокоившись, Ис оборачивается обратно к огню. Странное, нечитаемое, слишком взрослое выражение застывает на его подростковом лице.

- Что ж, передавай привет соседям, - деревяшки тихо потрескивают в камине, и Нидерландам кажется, будто он впервые видит тень улыбки, нет, знакомой ухмылки на губах маленькой нации…

Часть 9

Каким образом можно разрушить чей-то мир? Нет, не оторвать кусок и успокоиться, а именно растоптать, уничтожить до основания, не оставив камня на камне. Ответ очевиден – опровергнуть базовые предпосылки, и система рассыплется сама по себе. Распадётся на отдельные, противоречащие друг другу элементы. Основа – самое слабое место в любых аргументах. Если фундамент дома ненадёжен, первая же буря разрушит его. А если эта чья-то жизнь… «Во что ты верил, Дания? Почему это так тебя подкосило? Что заставило желать самоуничтожения словно самого прекрасного на свете подарка? Что вынудило тебя забыть, кто ты на самом деле? Почему ты решил опустить руки и перестать бороться? Почему решил сдаться? Что случилось с твоим внутренним двигателем, который вечно гнал тебя вперёд, не давая отчаиваться?» - только вопросы и ни одного ответа. Нидерланды не прекращает ломать себе голову с тех пор, как отчалил от берегов Швеции. Он замирает у главной мачты, прислонившись к ней спиной, и отстранённо наблюдает за постепенно сереющими неспокойными волнами Балтики. - «Ты словно сломанный медленно ржавеющий механизм, а у меня нет правильного ключа».

Кажется, от постоянных размышлений у Холла уже звенит в ушах: что-то в этой цепи не сходится. Поведение Норвегии явно сказало ему о том, что он по крайней мере немного волнуется о своём покинутом любовнике, а значит датчанин бы скорее сдох, чем оставил попытки вернуть его любой ценой. Однако, он не пытается. А значит было ещё что-то, но что? У голландца нет ответов, кроме догадок, но ни одна из них не в силах оправдать поведение Дании. Его апатия, его равнодушие – знак преступной капитуляции перед жизнью, причины которой Нидерланды не может понять.

В добавок ко всему Холла терзает странная тревога, похожая на противный шёпоток в подсознании, который голландец тщетно пытается прогнать мыслями. Тот лишь становится тише, но не исчезает.
Корабль напарывается на Зунд словно на мель, застревая в мёртвых датских водах пролива, как в капкане. Скорость падает почти до нуля, но голландец лишь недовольно цокает языком, игнорируя объективные причины, и прикрикивает на своих людей, чтоб поторапливались. Стук в его голове нарастает, мерным и безжалостным ходом точных швейцарских часов. Громче и громче грохочет в ушах «Торопись. Что-то не так!».
Пока корабль швартуется в гавани, голландец нервно вглядывается в туманную дымку, поверх блёклых, словно присыпанных землёй кровавых крыш города.

«Увези его оттуда, он умрёт в Розенборге» - подстёгиваемый своей нечеловеческой интуицией, Голландия сбегает на пристань, и быстро ныряет в облезлые кварталы Конгеснютоув. Норвегия дал ему хороший совет, но когда Нидерланды наконец оказывается перед замком, то понимает, что он слегка опоздал. Подобно сорняку из северной башни тянется к небу чёрный, густой столб дыма. Нидерланды расталкивает локтями толпу апатичных, словно пьяных зевак и взбегает по острым ступеням, благодаря создателя за длинные ноги. В голове бьётся одна единственная мысль – «северная сторона, спальня норвежца, там же Дания!»

Дания смаргивает, выходя из ступора, и возвращается к реальности, созерцая серый потолок. Добротный крепкий каменный мешок. Как он здесь оказался? Он не знает. Его память играет с ним в странные игры: он не помнит, что с ним происходило пять минут назад, но фразы, которые от настоящего отделяют века, звучат в ушах как живые: очень красивая…клетка.

- Птичка вырвалась на волю… - шепчут мертвенные губы. Он с трудом поворачивает голову, грязно серые нитки волос сбегают по наволочке. Покой, ему так спокойно уже несколько дней, сколько точно он не знает. На ночном столе у изголовья стоит нетронутый с утра завтрак. Верный инструкциям голландца Исландия продолжает приносить еду три раза в день, несмотря на то, что брат к ней не прикасается. Краткая вспышка осознания мелькает на лице Дании: Холл, он что-то говорил ему о долге, о слабости. Нидерландец постоянно цеплялся к нему почём зря, и что он вообще тут забыл? Ну ничего, главное исчез, и теперь датчанин может позволить себе снова быть с ним…

Старческие черты медленно разглаживаются… Он видит в кресле своего норвежского принца с раскрытой книгой в руках. Тонкие пальцы бесшумно перелистывают старые жёлтые страницы, мелькают золотые перстни, в окно льётся мягкий, по-северному бледный рассвет. Это одна из его любимых книг - «Зимняя сказка». Дания ласково улыбается.

- Что ты читаешь? – датчанин и так знает ответ на свой вопрос, но это не самоцель. Норвежец не реагирует, продолжая с невозмутимым спокойствием заниматься изучением букв, но Дания видит, что он уже не читает. Если что-то его отвлекло, он не может сосредоточиться. Норвегия много раз говорил об этом, но датчанин продолжает разговаривать с ним в такие моменты, может быть, именно потому, что хочет его отвлечь.

- Ноооор.

- Не твоё дело.

- Но я хочу знать, Нор!

- Ты и так знаешь, - норвежец неожиданно поднимает голову. Его лицо как обычно ничего не выражает – застывшие черты, памятник спокойствию. Однако странный взгляд на любимом лице, словно смесь скрытой боли, страха и тревоги против воли заставляют датчанина прислушаться к его словам. Он уже где-то видел это, он уже точно слышал это, и смысл ему не понравился. – Ты и так всё знаешь, Дания.

- Нор? - датчанин рывком садится в постели, но юноша в кресле пропадает в тот же миг, оставляя после себя пустоту. Дания непонимающе вглядывается в освещённую лишь несколькими лампами непроглядную тьму, силясь отыскать остатки прекрасного видения. Что с ним происходит?

Он с трудом поднимается на непокорные ноги и, пошатываясь, доходит до стола в слепой вере, что глаза внезапно отказали ему, и Норвегия продолжает сидеть на своём месте. Но не находит ни следа человеческого присутствия, ни тепла тела. Датчанин в неверии поднимает взгляд на книжную полку – толстый слой многолетней пыли покрывает дорогие корешки.

Дания хватается за столешницу в попытке удержаться на ногах.

- Это не правда, - шепчет он. – Не правда!

Масляная лампа летит в стену, разбивается, разбрызгивая тёмную, горючую кровь по полу. Огонь мгновенно вспыхивает на её поверхности, словно стараясь стереть следы человеческого гнева.

Дания не мигая смотрит на пламя.

- Давай вместе наблюдать, за тем как он будет гореть?

Город пылает. Бушующий огненный вихрь, поднимается над любимыми древними улицами, над каналами, пожирая мосты и людей. Обугленные остатки домов, медленно уходящие под воду корабли, от жара расплавляются даже железные перекрытия и балки.
Дания бежит со всех ног, на ходу зачерпывая горсть грязной воды из канала, кидая её себе в лицо. Мокрая тряпка, когда-то бывшая его платком уже не спасает от сажи и копоти, которые плотной массой оседают в лёгких. Люди мечутся вокруг него в безумной панике, пытаясь спасти свои жизни и жизни тех, кто им дорог. Они не слушают его. Снаряды как град сыплются на замок, угрожая взорвать его следующим прямым попаданием. Как он мог это допустить?

- Посмотри, что ты с нами сделал? Твоя жадность, твоё упрямство привели нас к этом. Ты единственный виновен во всём, - безжалостные слова произнесены равнодушным, даже каким-то скучным тоном.

- Я не хотел… - Дания качает головой, удивляясь тому, зачем он выжил в ту страшную ночь обстрела. Ночь, когда он едва не потерял свою семью. Он же нёс за них ответственность… Он обещал защищать их до последнего вздоха, до конца. Или этого не было на самом деле? Что с ними произошло, всё же было так замечательно? Или не было…

«Мы всегда будем вместе, я так люблю тебя», - в комнате становится жарче, огонь медленно облизывает дорогой ковёр, подбираясь к замершему в отчаянии посреди комнаты старику. Нечем дышать. Но внутренняя агония жжёт больнее пламени. Норвежец прав, он знал всё с самого начала.

Дания закрывает глаза, сжимая руку в кулак.

- Да будет так, - он подходит к двери, поворачивая ключ в замке.

Нидерланды оказывается около спальни датчанина одновременно с Исландией. Мальчишка бел как полотно, и зорким взглядом голландец подмечает обожжённую до мяса правую ладонь. Мгновение уходит на принятие решения.

- Отойди, - кидает он, выхватывая пистолет и прицельно стреляя в замок. Раз, два, три. Голландия со всей силы пинает дверь, и покорёженный язычок не выдерживает, прогибаясь. Нидерландец откланяется к стене от волны огня, вырывающейся из помещения навстречу кислороду, и проскальзывает внутрь. Через секунду он бесцеремонно вытаскивает оттуда упирающегося, кашляющего датчанина, волосы и одежда которого уже начинают тлеть.

- Все на улицу, живо.

Исландия выбегает первым, сразу за ним перед толпой зевак появляются высокий мужчина в закопчённом пальто, небрежными и злыми движениями подгоняющий худого, словно каторжника старика с чёрными следами сажи на лице.

- Исландия, собирай вещи, мы переезжаем, - ультимативным тоном заявляет Нидерландец, удерживая под локоть трясущегося от кашля датчанина.

- Я никуда…никуда… не пойду! – Дания пытается вывернуться из стального захвата.

- Тебя никто не спрашивает, - пренебрежительно кидает голландец, - я не обсуждаю свои решения с умалишёнными.

Глаза датчанина загораются бешенством, отражая всю внутреннюю боль, с которой он больше не в силах справляться. Он должен дать ей выход, сейчас.

- А придётся…

Толпа вокруг них внезапно забывает о горящей подобно факелу башне, переключая своё внимание на голландца. Словно волна ряби проходит по лицам, уродуя людские черты до неузнаваемости чистой, почти инстинктивной ненавистью. Они не осознают источника своего гнева, да это и не важно, ведь они ясно видят перед собой его причину. Высокого мужчину в плаще.

Нидерланды нервно сглатывает, опасливо озираясь. Дания не стабилен, и сейчас он не может найти другого способа выместить свою злобу кроме как на том, кто пытается ему помочь. Голландец мысленно считает оставшиеся в пистолете пули – хватит от силы на трёх и то если стрелять метко. Одного взгляда на взбешённую толпу достаточно, чтобы понять, что это мало поможет ему.

Датчане окружают их плотным кольцом, готовые броситься на Холла и растерзать его в любую секунду.

- Я никуда не пойду, - рычит Дания, не сильно обращая внимание на то, какой эффект его жажда крови оказывает на людей. – Я останусь тут, а ты катись на все четыре стороны! Сейчас же!

- Успокойся, - голландец старается, чтобы его голос звучал уверенно, но это сложно, особенно, если находишься в эпицентре толпы, полной ненависти. Ненависти к тебе. Его рассудок ищет выход из положения. «Исландия, Исландия», - всплывает в его мыслях. Единственное больное место Дании. Единственный человек, способный вызывать жалость. Подросток напугано топчется возле голландца, едва сдерживая крик при взгляде на чудовищ, в которых превратились соотечественники Дании. Стараясь не задумываться о моральной стороне своего поступка, Нидерланды взводит курок и упирает слегка тёплое дуло пистолета в висок исландца.

В глазах датчанина мелькает ужас почти тут же сменяющийся бешенством. Нидерландец предупреждающе качает головой.

- Не дури, Дания, ты знаешь, что такое пуля в висок, - нидерландец прижимает к себе трясущегося от страха подростка, незаметно поглаживая его по запястью в попытке успокоить. – Он выживет, но будет ооочень больно. Хотя после того, что ты сделал с вашим общим государством, всё может закончиться и похуже.

Дания колеблется, люди вокруг них замирают в нерешительности, словно собаки с уже оскаленными для бойни клыками, но всё ещё не рискующие броситься на волка.

- Помоги мне, - выдыхает голландец на ухо своему юному союзнику, так что никто другой не может его услышать.

Исландец поднимает огромные глаза на датчанина и еле слышно просит, в дрожащем голосе сквозит паника.

- Папа, пожалуйста…

Дания рычит в бессилии, лицо словно трещиной пересекает страданием, и он падает на колени. Люди, только что готовые буквально растерзать голландца, перестают проявлять к нему интерес и покидают двор Розенборга, отправляясь по своим делам. Как раз в этот момент выгоревшая насквозь северная башня с грохотом обваливается внутрь себя, а нидерландец с облегчением отпускает юношу, которого до этого удерживал на манер заложника. Укол стыда, но он принесёт свои извинения потом, сейчас не время.

- Мы переезжаем, собирай вещи, - повторяет он парню, прежде чем повернуться к другу. Дания смотрит на покалеченный замок так, словно пришёл на похороны, дабы сказать последнее «прости» тому, кто уже не услышит.