Осколки 7-9
Осколок №7
— Что ты тут делаешь? – Беларусь, как всегда, лохматый и в этой дурацкой длинной футболке, замер в дверях.
— Ванну набираю, — пробурчал я.
— В три часа ночи?
— Я не виноват, что у меня бессонница.
— А кто же тогда виноват?
Я озадаченно посмотрел на Николая и не нашелся, что ответить. Да и кого обвинить в том, что мои нервы – оголенные провода, которые искрят от каждого прикосновения, и в том, что темнота, объемная и густая, давит на эти провода, заставляя меня дрожать в приступе непонятной агонии.
Бывали ночи, когда я и секунды не мог лежать один в своей кровати – и я вскакивал с постели, и бежал на улицу, и вдыхал холодный, пьяный от звезд воздух…
Но это бывало редко, да и рассказываю я не о том. У героев нервы всегда ни к черту, да.
Беларусь стоял и, не произнося больше ни слова, пристально смотрел на меня. Его дыхание было чуть учащенным — легкие, содрогаясь от неясного волнения, выталкивали воздух наружу, сквозь приоткрытые губы. Это было всего лишь слабым внешним проявлением того пожара, что сейчас бесновался в его душе – я видел отблески его в глазах Николая, где от адской, каторжной температуры плавилась сейчас неизменная сталь.
Несмело, словно боясь упасть, Беларусь сделал шаг в мою сторону.
Я замер, сидя на узком бортике ванной, в полной неподвижности. Кажется, мое тело сразу же догадалось о намерениях Николая, но мой разум… надо отдать ему должное, мой разум старался по возможности не вмешиваться в мою личную жизнь.
Сзади поток воды вырывался из блестящего крана и с шумом наполнял белоснежную ванну. Мелкие брызги долетали до меня и ударялись в спину, стекая тонкими-тонкими струями по заледеневшему позвоночнику.
Положив ладони мне на плечи, Беларусь медленно и уверенно коснулся губами моего виска.
Отчего-то мне казалось, что в его решительной, темной голове сейчас раздается гулкий звон скрещивающихся клинков. Потому что вид у него был воинственный.
Мне понадобилось повернуть голову лишь на пару миллиметров, чтобы прижаться губами к шее Беларуси. Его теплая кожа едва ощутимо пульсировала – бешено бились вены от потока оглушительно горячей крови.
Губы Николая рывком спустились к моей скуле, я почувствовал короткое прикосновение его языка. Подушечки моих пальцев дрожали — надеюсь, он этого не почувствовал. Я запрокинул голову и, надавив ладонью на тонкую шею Беларуси, притянул его к себе. Наши губы столкнулись криво, неуклюже и сразу раскрылись, жадно вжимаясь друг в друга. Мой язык скользнул в его рот и был встречен легкими укусами острых, хищных зубов.
Беларусь властно надавил на мои плечи, и, от неожиданности уступив этому движению, я упал в наполненную ванную, утащив Ника за собой.
Мы погрузились под воду.
Та немногая одежда, что была на нас (мои джинсы и его футболка), мгновенно промокла, вода забилась в нос и в раскаленные, раскрытые рты. Мы продолжали целоваться, хотя нехватка воздуха уже длинными иглами впивалась в отчаянно дрожащие легкие. Под водой все было в миллион раз острее – она словно отрезала от всего внешнего мира, даже от воздуха, оставив нас наедине. Была только гулкая тишина, давление воды на кожу и мокрые губы Ника.
Схватившись руками за бортики ванны, я вынырнул, пытаясь отдышаться. Беларусь лежал на моей груди, сжав коленями мои бедра, и, казалось, даже не вздрогнул от этого неожиданного погружения.
Пока я судорожно глотал воздух, он требовательно вцепился зубами в мою шею.
Не меняя положения, в ванне, наполненной водой, скользкой, при ярком электрическом свете, мы впервые занялись сексом.

На этом моменте осколки моей памяти рассыпаются в неуловимо мелкую крошку. Я помню какие-то хаотичные движения, выплеснувшуюся на пол воду, болезненно нахмуренные брови Беларуси, мои пальцы, в исступлении до синяков сжимавшие его бедра.
Развернувшись ко мне полубоком и прижавшись лбом к мокрому кафелю стены, Беларусь негромко и как-то жалобно стонал и почти не шевелился, полностью отдавшись в мои руки. От каждого движения его голова скользила по разноцветной плитке, и, когда становилось особенно… нет, не приятно и не больно, а особенно… особенно сильно, он впивался пальцами в мое запястье, словно пытался сломать мне кость.

Мне всегда казалось, что в первый раз это должно случаться не так – более продуманно, более приятно, где-то, где мягко, тепло, пахнет виноградом и играет тихая музыка.
Но только неидеальное, словно отмеченное шрамом или дефектом, может стать настоящим.

Осколок №8
— Так, значит, тебе нужна помощь, да? Дать денег и замолвить за тебя словечко на какой-нибудь конференции? – кричал я в спину Ника, которая часто вздрагивала от его гневного дыхания.
— Да плевать мне на тебя и твою помощь! – он резко обернулся, вперив в меня свой острый, металлический взгляд.
Наконец-то. Наконец-то он посмотрел на меня. Наконец-то сказал хоть что-то. С той ночи прошло уже больше двадцати часов, и только сейчас мне удалось расшевелить этого заносчивого ублюдка, который успел истрепать мне все нервы своим внезапным и необъяснимым отчуждением.
— Поэтому ты весь день глаза прячешь?
— Не прячу. И это не твое дело.
— А что мое дело? Что я вообще должен думать, если ты ведешь себя, как чертова холодная дрянь, словно вчера ничего и не было?! — остановиться уже не получалось.
— Хватит орать на меня! Ты не имеешь никакого права кидаться такими оскорблениями… — ноздри Беларуси трепетали от гнева, одна рука его рефлекторно дернулась к висящему на поясе ножу, но замерла в воздухе на полпути к цели.
— А ты не имеешь никакого права мне указывать! Я не собираюсь выслушивать наставления от того, кто трахался со мной ради пары долларов на ремонт своего разваливающегося дома!
Его молниеносных, смертельно опасных движений я даже заметить не успел. Мое внимание было полностью поглощено сталью его глаз, которая сейчас от гнева раскалилась докрасна. Я услышал лишь неприятный свист в воздухе, и в пол около моих ног воткнулся нож. Его резная ручка сверкнула в безжалостном электрическом свете.
Беларусь развернулся и взбешенным вихрем помчался к своей комнате. Недолго думая, я наклонился и выдернул нож – это далось мне с некоторым трудом. В порыве злости Беларусь переживал настоящий прилив сил.
Я нагнал его, когда он уже собирался открыть дверь своей спальни. Со всей пылающей страстью, я воткнул гладкое лезвие ножа в дверь прямо у уха Николая. Вздрогнув, он рывком обернулся.
— Не ожидал, да? – почти шепотом спросил я. – Не ожидал, что кто-то еще может пользоваться твоими игрушками?
Он молчал. Его приоткрытые губы, удивленные и горящие глаза, часто вздымающаяся от тяжелого дыхания грудь и даже то, что он был ниже меня ростом – все это… В общем, вы понимаете, что сдержаться было невозможно, да?
Прижав Беларусь к двери и сдавив пальцами его шею, чтобы он не мог увернуться, я впился в его губы жестким поцелуем. Он отталкивал меня и кусал и от этой горечи становился только желаннее. Вслепую я нашарил ручку, опустил ее вниз, и дверь резко распахнулась, отчего мы, лишившись опоры, повалились на пол.
Беларусь, на которого я упал всем своим весом, даже не пискнул, продолжая остервенело кусать мои губы. Я придавливал его к полу, а он дергался и толкался, и все это было больше похоже на драку, чем на ласки влюбленных.
Когда я начал целовать его шею, Беларусь впился короткими ногтями в мои плечи и, болезненно выгибая позвоночник, тихо застонал сквозь плотно сжатые губы.
— Что? Тебе нравится, когда все так? Не любишь нежностей, да, Никки? – спрашивал я, кусая и вылизывая его бледную кожу.
— Убери руки, — процедил он. – Я люблю тебя, я так тебя люблю, — голос его был глухим и невнятным, — Будь ты проклят… поганый…
— Ты путаешься, — отметил я.
Беларусь продолжал вырываться, но я крепко сжимал его в объятиях.
Нет, парень, так просто я тебя не отпущу.
Пальцы слушались плохо, дрожали и срывались, будто от холода, но я все же сумел снять ремень. Поймав руки Ника и прижав их к полу над его головой, я связал тонкие запястья.
— Мерзавец, — прохрипел он и, обхватив скованными руками мою шею, притянул меня к себе.
Его губы были горячими и горькими.
Я будто прижался сердцем к слитку раскаленного металла, способного прожечь мою грудную клетку насквозь. Я чувствовал запах своей горящей души, но останавливаться в нужный момент я никогда не умел.
Схватив Беларусь за шкирку, я потянул его к кровати.

Осколок №9
Хмурый и злой Беларусь швырнул на стол передо мной тарелку с бледно-желтым омлетом.
— Ты удивителен, — произнес я, не отводя глаз от Ника. – У тебя на лице обида и неприкрытая ненависть, а ты все равно остаешься в моем доме. Тебе так сильно нужна помощь? Что именно – поддержка, деньги? Скажи, я дам тебе что угодно, только не прожигай меня таким дьявольским взглядом.
— Засунь свои деньги в свою американскую задницу.
— Что же тогда тебе нужно?
— Ты.
— Ты не умеешь отступать?
Его взгляд пронзил меня насквозь.
Присутствие Ника в моем доме – словно нож у горла. Не в плане опасности, нет, я ни секунды его не боялся. Скорее, это касалось ощущений – прикосновение холодного, идеально заточенного лезвия.
— Ладно, прости меня, — со вздохом произнес я. – Я наговорил вчера лишнего. Ты же знаешь, я так и научился следить за своим языком.
— Значит, тебе лучше научиться этому до того, как я тебя убью.
— Ты никогда меня даже пальцем не тронешь. Во-первых, я сильнее. А во-вторых, ты меня слишком любишь.
— Самодовольный кретин.
— Прекрати злиться, Никки, — я подошел к нему и примирительно обнял за плечи.
Потом, вытащив из кармана расческу, я провел ею по его спутанным, жестким волосам. Они поддавались нехотя, с отчаянным сопротивлением, и все равно продолжали торчать в разные стороны, стоило только мне отвести от них ладонь.
— Зачем ты меня расчесываешь? – пробормотал Беларусь, отводя глаза в сторону.
— Мне давно хотелось это сделать. А насчет помощи, за которой ты пришел… Я ведь серьезно — проси, чего хочешь.
— А если я попрошу всю нефть мира?
— Мне придется разбомбить ради тебя несколько ни в чем не повинных стран.
Я не знаю, что он со мной сделал.
Я никогда такого не чувствовал.
Словно я впал в смертельную зависимость от его прохладного, стального вкуса.
Беларусь ничего не сказал, не стал просить ни помощи, ни денег, ни заключения каких-либо выгодных союзов. Он просто прижался ко мне всем телом – не обнял, а именно прижался, словно хотел влиться в меня, и уткнулся холодным носом в мою шею. И стоял так, не двигаясь, а его густые ресницы касались моей кожи.
— Просто будь рядом.

Fin.