«Что будешь делать ты, когда застучит в твоей груди часовая бомба?»

…9…
— На верность присягнуть не хочешь?
— Катись ты…
— Ладно-ладно, я просто поинтересовалась. И, кстати, хоть ты сам отныне не имеешь права подкидать дом без моего разрешения, птичку свою можешь выпускать полетать. Но запомни, если я узнаю, что ты с ее помощью передаешь кому-нибудь сообщения… все закончится крайне плохо и для тебя, и для нее.
— Это мальчик, — буркнул Пруссия.
— Для него, — послушно исправила Россия. – Так ты все понял?
— Не дурак.
— Отлично, — она помолчала пару секунд и добавила, — Как ты себя чувствуешь?
— Угадай, — прорычал Пруссия, скаля острые, белые зубы. – Посмотрел бы я на тебя, если бы тебя разделила кучка сопляков.
— Ты видел меня и в гораздо более неприглядном состоянии. Я ведь тоже многое пережила.
Глухо урча, машина остановилась перед домом России. В огромных окнах пожаром расцветало отражение алого заката.
Пруссия вошел внутрь вслед за Анной и, насмешливо махнув рукой прибалтам в знак приветствия, принялся стягивать свои высокие военные сапоги, заляпанные придорожной грязью. Он до сих пор упрямо продолжал носить темно-серую форму танковой дивизии СС, хоть и понимал, что в скором времени его обязательно заставят ее снять.
Но пусть не думают, что это удастся им так легко. Он будет до последнего держаться за все те жалкие мелочи, что еще давали ему возможность наполнять легкие мерзким, вязким воздухом Советского Союза. За свою форму. За свой черный крест в серебряной оправе. За возможность смеяться в лицо перепуганным прибалтийским странам.
За брата.
— Мне нужно срочно сделать несколько важных звонков, — говорила Россия, скидывая отороченное белым мехом пальто на руки Литве. – Покажите Пруссии его комнату и накормите, ладно?
— Да, конечно, — поспешно отозвался тот, не отрывая взгляда от ее ровной, узкой спины, пока та не скрылась за дверью кабинета.
— Парень, у тебя слюни капают, — кисло одернул Гилберт.
— Простите, что-то задумался, — извиняющимся тоном пробормотал Литва, потирая лоб, и повернулся к шкафу, чтобы повесить наконец пальто России.
— Неужели тебе нравится эта жуткая дамочка? – Пруссия небрежно задвинул сапоги ногой в угол, не слишком беспокоясь о порядке в доме, в котором не собирался оставаться надолго.
— Не знаю, — Литва слабо улыбнулся. – Порой она слишком жесткая, но ее густые леса и холодные реки делают ее очень красивой.

…8…
Гилберт никогда не пьянел – даже самый крепкий алкоголь не мог свалить его с ног. Вот и сейчас он не чувствовал ничего кроме приятной слабости во всем теле и горького вкуса водки в горле.
— Пить просто так скучно, — недовольно пробормотал он, откидывая голову на спинку дивана и широко расставляя длинные ноги.
— И что ты предлагаешь?
— Не знаю. Давай поболтаем по душам? – он сам рассмеялся тому, насколько нелепо прозвучала эта фраза. В конце концов, хоть они и стали друг для друга отменными собутыльниками, это еще не делало их лучшими друзьями.
— Только не о политике, — Россия чуть нахмурила тонкие, светлые брови.
— Хорошо.
— Ладно, и о чем бы ты хотел поболтать?
— Хм… — Пруссия на секунду задумался, пытаясь поймать в ворохе мыслей вопрос, способный смутить Россию. – С кем ты первый раз занималась сексом?
— У меня никого не было.
Улыбка легко возникала на ее мягких губах, словно все время пряталась где-то в уголках рта, ожидая своего часа.
— Да ладно? Совсем?.. Кхм… извини.
— Ничего, — она безразлично отмахнулась. – Просто так сложилось.
— Да, это логично.
— Почему?
— Ты сильная, самостоятельная и практически всем своим соседям можешь надрать задницы, не прикладывая особых усилий.
Россия, пившая в это время из своего стакана, прыснула от смеха.
— Я серьезно! – воскликнул Пруссия. – Ну, в кого из них ты могла бы влюбиться? В Финляндию? Эстонию?
— Мне нравился Китай.
— Да хрень все это, они слишком слабые и мирные, им с тобой не ужиться. Ты все равно, в конце концов, подомнешь их под себя и будешь права.
— Хочешь сказать, я так и останусь одна? – Россия задумчиво гладила пальцем тонкий край стакана. – Просто, ты ведь знаешь, мне с детства приходилось сражаться. В отличие от многих других, от Лихтенштейн или Тайвани, меня никто не собирался защищать, я родилась на слишком обширных и плодородных землях. Нужно было постоянно драться, и на мысли о замужестве времени не оставалось.
— Тебе просто нужен кто-то более мужественный. Вроде, меня. Конечно, ты никогда не найдешь никого, настолько же крутого, но попытаться можно.
В полумраке кожа и волосы России казались молочно-белыми, словно у фарфоровой куклы. И Гилберт был уверен, что, коснись он ее, почувствовал бы искусственный холод статуэтки.

…7…
Россия не слишком любила каблуки, а за годы войны отвыкла от них совсем, предпочитая тяжелые военные ботинки. Поэтому она почти не удивилась, когда – а ведь до конца оставалось всего пять ступенек! – изящная шпилька подвернулась, и она словно рухнула в яму, не успев ухватиться за резные перила лестницы.
И тут же врезалась в твердую мужскую грудь так, что весь воздух вдруг вырвался из легких. Сильные руки осторожно приобняли Россию, и Пруссия поставил ее на ноги.
Анна посмотрела на него удивленными и неожиданно огромными глазами. Длинные светлые пряди рассыпались по лбу и плечам, резкими мазками перечеркивая ее силуэт.
«Подумать только, даже она умеет быть милой».
— Аккуратнее, — Пруссия усмехнулся, все еще осторожно поддерживая ее. – Кажется, мы все иногда забываем, что ты девушка.

…6…
Пруссия громко, требовательно постучал в дверь спальни России – Литва попросил позвать ее на обед. Вернее, он попросил Эстонию, но умирающий от скуки Гилберт вызвался добровольцем.
Дверь распахнулась через пару секунд, и перед ошарашенными глазами Пруссии предстала Анна в белом – белоснежном! и, черт побери, кружевном – белье.
— Черт возьми! Россия… — Гилберт закрыл ладонью глаза и рывком отвернулся.
— А? Что-то не так? Ах, — она смерила себя смущенным взглядом. – Кажется, ты был прав, мы все временами забываем, что я девушка. И я сама в том числе. Извини, я сейчас оденусь.
— Угу. Литва зовет на обед.
Пруссия усиленно чесал правую бровь, сосредоточенно уставившись на дубовую дверь. Жизненно необходимо было изучить этот проклятый кусок дерева в мельчайших подробностях.
А Россия была…
Дверь, дверь, дверь!
…очень даже…
— Можем идти.
От голоса Анны Пруссия невольно вздрогнул и несвойственным ему нервным движением отдернул руку от лица.

…5…
— Уйди с дороги, псина, — прорычала Беларусь, отталкивая в сторону безмолвного Литву. Пожалуй, Наталья была единственной страной Советского Союза, к которой Пруссия испытывал искреннюю симпатию и не менее искренний интерес. Его всегда привлекали решительные девушки.
«Псина» — повторил про себя Пруссия с тихим смешком.
По непонятным причинам Литва не слишком ему нравился, но Гилберт был не тем человеком, чтобы заниматься препарированием собственной души в поисках мотивов и следствий. Он просто чувствовал темное, как тлеющие угли, раздражение, и этого хватало, чтобы напевать на разные лады «псина-псина», наблюдая, как Литва – уже в пятый, мать вашу, раз за этот день – заходит в комнату России с каким-то очередным ерундовым делом.

…4…
— Мне не нравится этот костюм. Ты хорошо смотришься в военной форме, Гилберт.
— Так, может, устроишь меня на работу в свою армию?
— Тебя? – тихий, почти нежный смешок. – Чтобы ты организовал там вооруженное восстание и переворот? Я слишком давно тебя знаю.
Взгляд России, мягкий, но пристальный, холодным дождем скользнул по его лицу, исчезая за воротом рубашки.

…3…
Россия влетела в гостиную, обеими руками пытаясь спешно собрать волосы в какое-то подобие хвоста или косы или вообще хоть чего-нибудь. Они уже опаздывали на совещание, а узкая черная юбка явно мешала двигаться так быстро, как хотелось бы. Блузка, торопливо накинутая на плечи, была застегнута только на пару нижних пуговиц.
Валявшийся на диване Гилберт в отчаянном жесте закрыл лицо журналом, который до этого лениво пролистывал. Эта женщина издевается?
— Россия, — несмело произнес Литва, возникая рядом. – Ваша блузка…
Анна кинула на него сердитый взгляд, все еще слишком занятая своими длинными волосами. Расценив ее молчание, как разрешение на свободу действий, Торис осторожно коснулся пальцами одной из пуговиц, желая помочь России одеться.
— Эй-эй, — Гилберт, сам не понимая, что делает, грубо отпихнул Литву в сторону. – Иди на кухню.
«Псина».
Нахмурившись, Пруссия быстро и раздраженно застегивал мелкие пуговицы блузки, изо всех сил стараясь ни в коем случае не коснуться руками груди России.
Было бы глупо, да.
Огромные и – черт побери – ни капли не удивленные глаза Анны навсегда отпечатались в его памяти.

…2…
— Ладно, я пойду. Спокойной ночи, — Пруссия лениво махнул рукой и покинул спальню России, прикрыв за собой дверь.
Он заходил спросить, не видела ли она его канарейку. Только спросить.
До крови прикусив губу, – словно пытаясь этим безнадежным действием оправдать болезненно стучащее сердце, — Анна прижалась спиной к двери, понимая, что не в силах стоять на подгибающихся ногах.
Она не слышала его дыхания. Но чувствовала каждой клеточкой своего тела, что так желало впитать в себя саму его душу, — он там, за стенкой. Стоит в коридоре, так же боясь шелохнуться, как и она. Будто колебания воздуха могут разорвать на куски их мир, ставший в одночасье таким неестественно хрупким.
Время, отведенное на то, чтобы обезвредить бомбу, почти вышло, и теперь глупым детям придется разбираться с последствиями собственной опрометчивости.
Всего один неверный шаг – и ты взлетишь на воздух. Незабываемое чувство.

…1…
Плавными, похожими на взмахи птичьих крыльев, движениями Россия расчесывала свои длинные волосы, стоя у туалетного столика. Замерев позади нее – так близко, что спиной она чувствовала тепло воздуха вокруг его тела, — Пруссия наблюдал за ее отражением в зеркале.
На ней было то самое пресловутое маленькое черное платье.
И оно ей явно не нравилось.
И сложно было найти что-то более банальное.
И все же.
Все же.
Пруссия не мог оторвать от нее глаз. Ее длинные ноги в аккуратных черных туфлях и тяжелая грудь, туго обтянутая лифом платья действовали, как транквилизатор. А в голове Гилберта никак не укладывалось, как могли все эти гости, все эти многочисленные посетители сегодняшнего приема сдержаться и не наброситься на нее.
Что-то мешало им увидеть в России, в коммунистической сверхдержаве, привлекательную женщину. И Пруссия отдал бы все за это «что-то» — знать бы только, где его достать.
— Ты так и будешь стоять там? – спросила Россия.
Отложив расческу на столик, узкой рукой перекинула волосы за спину. Несколько мягких светлых прядей коснулись лица Пруссии, на мгновение заставив утонуть в аромате полевых трав.
— Я тебе мешаю? – он выгнул одну бровь, не отводя глаз от отражения России в бездонном зеркале. Он мягко надавил рукой на ее поясницу, заставляя чуть прогнуться.
— Гилберт… — слетело с ее губ. Слетело нежеланно, беспомощно, словно первые капли дождя, разбивающиеся о нагретый солнцем асфальт.
Горячие ладони легли на ее бедра. Нежные, настойчивые поглаживания, от которых – будто нечаянно, будто случайно – постепенно задирался подол узкого платья. И Пруссия по-прежнему смотрел только на ее отражение – ни один мускул не дрогнул на его по-военному жестком лице.
Широкая ладонь с огрубевшей кожей скользнула чуть вниз по ноге России, а потом сразу, жадным рывком, к внутренней стороне ее бедра. Узкая юбка задралась уже достаточно, чтобы он мог увидеть белоснежное, кружевное белье Анны.
Тонкие губы Гилберта прижались к ее шее, короткое прикосновение языка отдалось жарким импульсом по всему дрожащему телу – больно и страшно и некуда бежать.
И тихий вскрик, будто всплеск родниковой воды, когда он укусил шею России, захватив зубами тонкую, бледную кожу.

Взрыв.